На главном монументе Бородинского поля выбито число погибших русских – 45 тысяч. Эта же цифра указана на 15-й стене галереи воинской славы храма Христа Спасителя. Цифра все же примерная, но близка к вероятной. А вот французские потери на этом монументе, возможно, завышены: 58 478 человек. Это число основано на ложных сведениях перебежчика от французов Шмидта. Сами же французы свои потери называли от 10 тысяч – это сразу после битвы – и до 30 тысяч. Эта цифра уже близка к правдивой. Французская армия потеряла около 25 % своего состава, русская – около 30 %.
Осенью 1812 года – весной 1813 года русские сожгли и похоронили остававшиеся непогребенными тела, а их было около 60 000.
Наполеон назвал битву под Москвой своим самым великим сражением, «схваткой гигантов»:
Кутузов в своей реляции императору Александру I писал:
И тем не менее в России все-таки утвердилось мнение о Бородинском сражении как об однозначной победе! Потому что это была победа духа. Как когда-то на Куликовом поле рождалась единая Россия, так и теперь на Бородинском поле – Россия, уже почти потерявшая себя, снова возрождалась в каком-то единстве и в какой-то только русскому солдату свойственной силе духа и жертвенности, которая просыпается в нем в ответ на вызовы. Здесь снова стояли плечом к плечу все сословия, и было забыто неравенство. Вот эту духовную победу в Бородинском сражении, которая не сломила сильно ход войны, но сломила дух врага, блестяще ухватил и описал Лермонтов в своем «Бородино»:
Во время сражения одного нашего генерала, Лихачева, взяли в плен на Курганной высоте и привели к Наполеону. Тот подал ему свой меч, а Лихачев отказался брать оружие. Именно после Бородина Наполеон сказал:
Своей цели – полного разгрома русской армии – Наполеон так и не достиг. У нас сохранились несломленность и способность дальше воевать.
В лермонтовских строчках
Чтобы показать нам в полный рост, во что мы были влюблены, Наполеону следовало занять Кремль.
Святотатства французов в Москве
1 сентября 1812 года в Успенском соборе Кремля служили последнюю литургию. И все в храме понимали, что она последняя, и в пение хора врывался плач молящихся.
Сразу после службы генерал-губернатор Москвы Ростопчин сообщил, что надо спешить, неприятель близко. Владыка Августин едва успел вывезти из Москвы антиминс Успенского собора и вековые святыни – Владимирскую, Смоленскую и Иверскую иконы… Город эвакуировался.
Оставшиеся в Москве священники напутствовали Святыми Тайнами не успевших выехать больных и умиравших. Оставались, как на распятие: от неприятельских солдат они выносили поругания и оскорбления, многие из них мученически пострадали за веру от захватчиков. Именно здесь, в святом сердце России, когда в него вошел француз, вскрылось, почему Синод прозвал Наполеона антихристом. Вскрылась хтоническая западная ненависть к православию.
В Кремле, на колокольне Ивана Великого, находились штаб французского генерала Лористона и телеграф. Наполеон приказал снять с колокольни крест – до императора дошли слухи, что он золотой и что в народе сохраняется предание, будто со снятием этого креста неминуемо должны пасть свобода и слава России. Едва ли сам Наполеон в это верил, но ударить по народному преданию и по духу народа – хотел.
Французы пытались снять крест, но не смогли – мешала огромная стая ворон, летавших вокруг креста. Тогда выискался один русский, и Наполеон был свидетелем, с какой легкостью и проворством он по веревке взобрался на крест, с необыкновенною скоростью расклепал его и спустил на землю. Правда, когда Бонапарт увидел, что крест просто позолоченный, то, или досадуя на обманувшую его надежду, или во имя своего правила «пользоваться предательством, но презирать предателя», приказал тут же расстрелять этого ловкого мужика.
Вот что увидел в эти дни Успенский собор – главный храм России: французы ради потехи нарядили в облачения священнослужителей и архиереев лошадей и своих девиц, с которыми, не стесняясь, спали здесь же по углам. В алтаре они устроили конюшню, весь храм обокрали и ободрали. На месте серебряного паникадила висели весы для взвешивания награбленных драгоценностей. Гробницы со святыми мощами московских святителей были обнажены от металла, мощи священномученика Филиппа повержены на пол, а мощи святителя Алексия после ухода иноземцев были найдены в мусорной куче на паперти. Так поступили со 115 московскими церквями. 12 из них и вовсе сожгли.
Главная святыня храма Воскресения Словущего в Брюсовом переулке – чудотворная икона «Взыскание погибших» – прежде находилась в храме Рождества Христова в Палашах. Французам мало было ободрать ее драгоценный оклад: после ухода захватчиков икону нашли расколотой на три части. Символично, что ненависть возникла именно к этой иконе – ведь среди прочего ей молятся о вразумлении отпавших от православной веры и о возвращении заблудших в Церковь.
Другая наша святыня – Иерусалимская икона Богородицы – была украдена из Успенского собора и до сих пор хранится в соборе Парижской Богоматери. Это одна из семидесяти икон Божией Матери, написанных святым евангелистом Лукой. Есть в ней особенный сакральный смысл для судьбы нашей страны: в 988 году византийский царь подарил образ великому князю Владимиру, когда он крестился в Корсуне, определив этим своим крещением и последующим Крещением Руси судьбу страны. Перед тем как ее выкрали французы, три века икона хранилась в Успенском соборе, и то, что она теперь не там – это словно украденная у нас наша судьба, от которой мы и сами начинали постепенно отказываться.
Таково грустное действие железного Божиего Закона: не умеешь хранить свои святыни – значит, они будут отданы на поругание иноверцам. Так у ветхозаветных евреев был отнят в пору бесчестия народа Ковчег Завета – и отдан на поругание их врагам филистимлянам. Евреев это образумило и остепенило. Французское нашествие и их кощунства образумили и нас.