Пользуясь столь влиятельным покровительством, проповедники нецерковного мистицизма с большим размахом развернули свою пропаганду. И этот, заимствованный на западе мистицизм причудливо сливался с доморощенным мистическим хлыстовством[40]. На собраниях у великосветской сектантки Татариновой устраивались хлыстовские и скопческие «радения».

Голицын был другом юности царя, считался всемогущим и держался на своем посту лет 20. То, что император его все же снял, снова говорит о той перемене, которая произошла в Александре.

Дело было так: архимандрит Фотий Спасский получил аудиенцию у императора 5 июня 1822 года в Каменноостровском дворце. Входя во дворец, он крестил все входы и выходы, «помышляя, что тьмы здесь живут и действуют сил вражиих». Сурово войдя в зал, где его ожидал Александр, Фотий, не приближаясь к царю, окинул взором стены покоев, намереваясь увидеть икону, чтобы прежде приветствия сотворить крестное знамение. Время, казалось, застыло: так долго тянулась та минута. И вот в незаметном уголке найден был небольшого размера образ Спасителя. Архимандрит перекрестился, пал перед иконой на колени, помолился и только после этого подошел к императору. Тот припал к руке священника и, благословленный, прошел вместе с гостем к столу.

Во время аудиенции велась беседа и о Голицыне. Фотий обличил его в масонстве и в том, что тот приравнивает православие к католицизму и вообще по масонскому обычаю говорит о равенстве всех религий, а еще – издает тематическую литературу. В заключение святитель сказал: «Овца он непотребная, вернее, козлище». Беседа архимандрита с императором длилась более трех часов! В результате 1 августа того же 1822 года императорским указом масонские ложи были запрещены, а спустя некоторое время, 15 мая 1824 года, кичливый Голицын был свергнут с поста министра просвещения и духовных дел[41].

Внутренние изменения императора отражаются и вовне. Так всегда происходит на самом деле, что наглухо разбивает известный штамп «религия – личное дело каждого». Политика России после победы в Отечественной войне меняется, прежние идеалы, либерализм – отходят. Но это не только воля императора, это настроение всего послевоенного общества: прежняя галломания сметена. Россия, пусть не всегда формулируя, но все же осознает то, что понял участник этой войны – поэт Глинка. Он написал: «Французы-учителя не менее опасны, чем французы-завоеватели. Последние – разрушают царства. Первые – добрые нравы, которые неоспоримо суть первейшее основание всех обществ и царств».

Москва горела, а ее святыни поругались не только потому, что враг был силен, а еще и потому, что перед этим мы сами переставали понимать ценность собственных святынь.

Это частое вразумление от Господа: Он наказывал нас мечом от тех, кому мы стремились подражать, забывая свое. Так было перед Смутой в XVII веке, когда элиты страны были влюблены в «просвещенную» Польшу и сердцем смотрели в нее, желая во всем ее повторить. Поляки тогда вошли в Кремль, который сами бояре им и открыли – и, попирая русские святыни, разметали, ограбили страну, потянули ее в католицизм! Так обстоит и в текущем веке с французами. Так будет и перед Первой мировой, когда немецкая философия овладела умами людей. Так будет и перед революцией – когда увлечение Западом стало настолько сильно, что Господь попустил прийти в Россию самому радикальному из западных учений – коммунизму. Прямо сейчас происходит то же самое: Америка, которая стала идолом и образцом для россиян после катастрофы 1990-х годов, теперь выказала, что она – первый, главный, открытый наш враг. Господь снова бьет нас и вразумляет через тех, в кого мы становились беззаветно и опасно влюблены.

Церковь-то все это видела всегда. Видела причины и следствия народных потрясений и иноземных вторжений. Это открыто в первую очередь Церкви оттого, что она хранит знание о действиях духовных законов. Этот закон и был сформулирован в благодарственном молебне о спасении Отечества от врагов после окончания этой войны: «О ихже ревновахом наставлениях, сих имеяхом врагов буиих и зверонравных».