«Бум, бум, бум» — тётушка вновь застучала по столу и заискивающе позвала меня ласковым голосом. В ту же секунду, демонстрируя необычайную проворность, я бросился менять утку и снимать нагретые пелёнки.
Когда суматоха улеглась, в доме стало тихо. Жена тихонько положила голову мне на плечо, будто хотела что-то сказать.
— Сходи проверь печку.
— Гиблое это дело.
— Ложись спать. — Она еле заметно вздохнула. — Тётушка сводит счёты.
— Сводит счёты?
— Так дядя Мин Сань сказал: сколько она до этого добра сделала другим людям, столько страданий теперь и причинит. По одному за каждое. Это называется «паралич взыскателя», неизлечимая болезнь.
— Сигареты ещё остались?
— Дядя Мин Сань сказал, пока она все долги не стребует, не умрёт.
— Иди уже спать.
Я снова взял в руки газету, но совершенно не помнил, о чём читал минуту назад. Вместо газеты перед моими глазами встала грохочущая темнота.
5
Помня о той плетёной корзине, что лежала за дверью, мне не следовало ненавидеть тётушку. Это было несправедливо, слишком несправедливо. Но всё было утрачено безвозвратно в тот миг, когда в клубах пара, словно смывшего с неё многолетнюю маску, передо мной предстала другая тётушка, таившаяся все эти годы; теперь уже ничего нельзя было изменить.
Эта женщина, всё ещё носившая имя тётушки, окончательно утратив человечность, самоуважение, искренность и рассудок, превратилась в деспота, расправляясь с каждым, кто сочувствовал ей или пытался помочь. Её жестокость заключалась в том, что она устраивала всё это от имени прежней тётушки, так что нам оставалось лишь безропотно покоряться. Ещё большей жестокостью было то, что из-за всего происходящего воспоминания о тётушке, какой мы её когда-то знали, почти полностью исчезли, та тётушка умирала в нашей памяти. Что же я мог поделать?
Эта женщина постоянно бросала на меня свирепые взгляды, то обвиняя сиделку в том, что та съела её свинину, то ругая нас за то, что мы не покупаем ей мясо, что мы сговорились и хотим заморить её голодом. Я купил пять будильников, но по-прежнему не был уверен, что смогу вовремя помочь ей справить нужду. В квартире постоянно стоял резкий зловонный запах мочи, из-за которого сиделки одна за другой в панике увольнялись. А ведь нанять сиделку было теперь непросто. У дверей агентства домашних услуг было черным-черно от толпившихся женщин, которые беспрерывно узнавали друг у друга, в какой магазин сейчас ищут работников, сколько платят за переработку после восьмичасового рабочего дня. Окунувшись в эту многоголосую волну, я чувствовал себя попрошайкой, без стыда и совести прикидывающим содержимое их кошелька.
Не знаю почему, но, как только наступило утро, я тут же постучался в дверь Лао Хэй. Высунув голову, она заморгала:
— Уже стемнело? А я ещё не поужинала.
Из-за двери вырывались бешеные звуки ударной музыки.
Услышав столь странное утреннее приветствие, я немного опешил. А увидев на стене японскую саблю и старую каску, лишь растерянно промолчал.
— Ту кассету с народными песнями я одолжил, но забыл дома, — попытался я найти тему для разговора.