Однако ей нужно было заботиться ещё об одном инвалиде и остальных сиротах, она не могла целый день только и делать, что караулить тётушку с палкой наперевес. Однажды она надолго задумалась, а потом побежала к старшему сыну и выпалила: «Дамао, сделай ещё одно дело для мамы, построй клетку».

Впоследствии я видел этот бамбуковый шест, брошенный в углу, один его конец уже раскололся. Я также видел клетку, или лучше назвать её клеткой-кроватью — она состояла из решётчатого основания и приделанных к нему мощных кедровых прутьев. Те её части, которых редко касалась рука человека, были покрыты слоем грязи, из-за чего клетка выглядела ещё более угнетающе. В местах состыковки прутьев распоры были вбиты так, что, расколовшись, стали похожи на цветы, — это создавало впечатление прочности и стабильности. Теперь в этой клетке, способной усмирить леопарда или тигра, была заперта осязаемая в своей реальности пустота.

Я был поражён: как тётушка могла жить в таком месте? Неужели это из-за отсутствия детей она сохранила столь мощные жизненные силы? Со слов старшего сына тёти Чжэнь, тётушка практически превратилась в небожителя, не боялась ни голода, ни холода, зимой ей не нужен был ватник, она так и ползала в клетке голышом, но при этом её ладони были даже горячее, чем у молодых. Под конец жизни с ней стали происходить удивительные вещи, объяснения которым не могли дать даже лекари, — она постепенно уменьшалась, тело её обрастало длинной шерстью, кожа стала грубеть и покрылась тонкими трещинами, ноздри расширились и поползли в стороны, а губной желобок сильно вытянулся. И в один день люди заметили, что она стала чем-то походить на обезьяну.

Она продолжала сжиматься, руки и ноги начали атрофироваться, а живот, наоборот, всё больше раздувался. При быстром взгляде на неё в глаза бросались лишь гладкое блестящее тело и два выпученных глаза. Людей ждало новое открытие — теперь она стала похожа на рыбу.

Эта рыба целыми днями билась и трепыхалась, любила свежие овощи и сырое мясо, хотя поедала даже травинки и глину рядом с клеткой. Наевшись, она часто хихикала, но никто не знал, над чем она смеётся. Если её не кормили сырыми продуктами, она становилась недовольной и принималась со всей силы колотить мясистым отростком, похожим на руку, выбивая грохочущий ритм жизни. Однако люди уже привыкли к этому шуму, привыкли до такой степени, что не обращали на него внимания. Взрослые, заглядывавшие в гости к тёте Чжэнь, оставались безразличны к тётушкиной музыке — никто из них не пытался, вытянув шею, заглянуть во внутреннюю комнату. Только дети помнили о ней. Они уже много раз хотели пробраться туда, откуда исходили звуки, но, замеченные и обруганные тётей Чжэнь, каждый раз бросались врассыпную. Как-то раз они дождались, когда тётя с сыновьями уйдут в поле, украдкой собрались возле дома и начали подзуживать друг друга, подбивая пойти и разгадать тайну странной музыки. Затем выстроились в живую лесенку и забрались на подоконник, долго вглядывались в темноту комнаты, пока не разглядели клетку и какое-то существо внутри неё.

— Что это там такое?

— А вдруг это… русалка?

— А она кусается?

— Это саламандра кусается, а русалка — нет.

— А тебе хватит смелости её потрогать?

— Да я даже за нос могу её схватить.

— Ой, она кричит.

— Наверное, у неё животик заболел.

— Может, она хочет выбраться поиграть?

Дети решили, что это существо — их друг.

По выступу стены они добрались до заднего окна, через него запрыгнули в комнату и открыли дверь клетки. Потом без всякой нужды пооткрывали все двери в доме, создав свой собственный, лишённый препятствий во всех направлениях, совершенно свободный мир. Все вместе они освободили существо из клетки и, волоча по полу, вытащили наружу, помимо своей воли на время превратившись в его родителей. Прежде всего ребятишки набрали полный таз воды и искупали существо, с особой тщательностью помыв его попу. Потом взяли красную ленточку и повязали ею торчащую вверх косичку, получившуюся из редких белых волосинок, беспорядочно покрывавших голову существа. Возможно, заплетая косичку, они по неосторожности сильно дёрнули существо за волосы, поэтому оно заплакало: «Ай-яй-яй». Дети на мгновение растерялись, но тут же начали придумывать способ, как сделать, чтобы существо не плакало, как его развеселить. Одна девочка стала его запугивать: «Нельзя плакать, Байху[44] идёт, кто плачет, того он посадит в свою корзину и унесёт». А мальчишка придумал ещё более хитрый способ — принялся щекотать подмышки существа. «Ха-ха-ха», — начали смеяться ребятишки, а вслед за ними и существо засмеялось: «Хе-хе-хе, хи-хи-хи». Несомненный успех прибавил им уверенности, и, преисполнившись энтузиазма, они наперебой бросились щекотать ноги, спину, шею, грудь существа. Их чёрные головы слились в один клубок, и только руки мелькали… В конце концов существо громко вскрикнуло, и глаза его наполнились мутными слезами.

Говорят, она ещё что-то бормотала, но уже ничего нельзя было разобрать. Кто-то утверждал, что она просила немного сладкого картофеля. Согласно другой версии жаловалась, что у неё кружится голова.

Я не знаю, в тот ли самый день умерла тётушка. В любом случае от деревенской родни я узнал только про этот случай, о дальнейших событиях никто не упоминал. Как именно она ушла — в радости или нет? Умерла ли оттого, что все её внутренние органы истощились? Этого я тоже не знал. Сидя у очага в доме тёти, я слушал беззвучную тёмную ночь горной деревни и попивал обязательный перед ужином сладкий чай. На столе стояли четыре блюдца: с кукурузой, тыквенными семечками, нарезанным бататом и рисовыми конфетами. Собрав блюдца, тётя Чжэнь вынесла большую миску с кусками мяса и множество угощений из собственных запасов. Тут были и маринованные рыба, говядина, свинина и оленина, и квашеные перец, молодые ростки чеснока, лук-татарка, редька и папоротник — стол поражал своим разнообразием. Что-то гладкое и жёлтое я сначала принял за маринованные ростки бобов и только потом узнал, что это были маринованные дождевые черви, а нечто круглое и твёрдое рядом с ними — маринованные улитки. Я, конечно, и раньше знал, что пожилые любят полакомиться кисленьким, но сегодня поистине открыл для себя новый мир.

Я взглянул на тётю Чжэнь. Ветеран партизанских боёв, она приближалась к своему семидесятилетию, но по-прежнему прямо держала спину, аккуратно собирала волосы, её голос был звонким, а широкое лицо в свете горящего хвороста отливало золотом. Она жила на полную катушку, и уж если сердилась, то кричала во всю мощь своих лёгких. В просторном халате, с пышной грудью, с крупным носом, она во всех отношениях была настолько живой и большой, что ты вмиг оказывался полностью окутан и заражён ею. Она, не советуясь, добавляла мне еды и постоянно спрашивала: «Горько, нет?» Я знал, что это означает: «Солёно или нет?» — в говоре нашей деревни «горькое» и «солёное» не различались.

Когда она взяла палочками два кусочка свинины, её глаза вдруг покраснели, и она рассказала, что эту свинью они взяли ещё при тётушке, которая наблюдала за её ростом и даже помогала нарезать траву для кормления. Бедная тётушка, горькая ей досталась судьба, не успела покушать мяса. Тётя положила мясо в пустую миску рядом со мной и чуть слышно пробормотала: «Сестрица, на, попробуй».