Апостол вдруг ощутил мод ногами мягкую траву, ноги путались в ней, разрывали, и человек вдруг постиг ее острую живую боль.

– Пропустите!.. Батюшка, сюда! – распорядился претор каким-то странным, не своим голосом.

Болога удивленно поднял голову и увидел шагах в пятнадцати впереди белый гладко отесанный столб с перекладиной наверху. Веревку с петлей мерно качнуло ветром, и Апостол мгновенно вспомнил, как сунул он некогда руку в петлю, чтобы проверить прочность веревки. Дрожь пробежала но телу, он тут же опустил голову.

Когда он вновь ее поднял, они уже пришли на место, стояли у самой виселицы. Апостол случайно рукой коснулся столба и тут же опасливо отдернул руку, словно притронулся к холодному скользкому мокрому телу змеи. Им овладело такое омерзение, что он стал усиленно вытирать руку о пиджак.

Странными и уродливыми казались лица людей при свете потрескивавших факелов, окруженные дымом и смрадом, как адские духи. Запах горящей смолы неприятно щекотал ноздри, дым ел глаза. Апостол еще ниже опустил голову и увидел совсем рядом, шагах в пяти от виселицы, разверстую рану земли.

Могила была неглубокой. Справа от нее высился небольшой глинистый холмик, а слева на голой земле покоился открытый сосновый гроб, рядом крышка с черным крестом, а подле нее большой деревянный крест с корявой, крупными буквами выведенной надписью: «Апостол Болога»... Надпись эта была столь непривычной, что Апостол мучительно попытался вспомнить, кто же такой этот Апостол Болога?

– Внимание!.. Внимание! – поднявшись на глинистый холмик и помахивая свернутым в трубку листом бумаги, прокричал претор.

Установилась тишина. Апостол слушал лишь начало приговора, потом уже не слушал. Генерал на экзекуцию не прибыл, по-видимому, давно нежился в постели. Недалеко от претора с часами в руках томился ожиданием врач, но это был не доктор Майер. Тут же рядом с врачом, жалкий, растерянный, пришибленный, стоял капитан Клапка. А чуть в стороне от него, опираясь на лопату, ссутулившийся, без шапки, с прилипшими ко лбу потными волосами и лицом мокрым от слез, – могильщик Видор. Апостол чрезвычайно ему обрадовался и даже хотел помахать рукой, но в этот миг пронзительный, как скрип в поржавелых петлях двери, голос претора умолк. Наступила тягостная тишина. Только успел Апостол подумать: «А дальше что?» – как за спиной кто-то вкрадчивым голосом сказал:

– Встаньте... на скамейку...

Болога спокойно подошел и ткнулся коленями в скамейку, но боялся, не подведут ли ноги, сможет ли он поднять их так высоко?.. «Надо попытаться», – решил он. И вдруг он оказался в чьих-то крепких, сжимающих объятьях. Видор целовал его в щеки, лоб, виски. Болога ощутил просоленный слезами вкус его губ и усов.

– Назад! – свирепо закричал перепуганный насмерть претор. Апостол легко встал на скамью, коснувшись головой петли, шляпа сдвинулась набок. Апостол снял ее и бросил в могилу. И снова чей-то громкий отчаянный вопль нарушил тишину. «Кто бы это?» – удивился Апостол. Клапка бился в истерике и ожесточенно ударял себя кулаком в грудь.

...Словно из недр самой земли поднялась и захлестнула Бологу горячая волна любви. Он благодарно взглянул на небо, усеянное редкими яркими звездами. Вдали на темной синеве его тупыми стершимися зубьями отслужившей свою службу пилы чернели ровные выступы гор. А над ними у самого горизонта мерцала таинственная звезда Лучафэрул, предвестница утренней зари. Апостол сам накинул на шею петлю. Глаза его смотрели вдаль, откуда ожидались первые проблески утра. Вдруг земля колыхнулась, Апостол почувствовал, что тело его проваливается, и он летит неудержимо вниз, в бездну. Последним усилием воли он воздел глаза к небесам, и до затухающего сознания его долетел слабеющий голос священника Ботяну:

– Прими, господи, душу раба-а-а твоего-о-о!..