Энн побледнела и отступила назад:
— Мери сказала, что она — моя мать. Она не могла такого сделать!
Эмма зарыдала:
— Это неправда, Энн. Твоя мать… твоя настоящая мать — я!
Энн словно приросла к полу. Эмма протянула к ней руки, глядя на нее сквозь пелену слез. Но Энн не бросилась в раскрытые объятия, а лишь недоверчиво попросила:
— Объясните-ка все как следует.
— Подвеска, которую ты носишь на шее, — один из ключей, открывающих доступ к кладу. Мери Рид хотела его заполучить. Ты была совсем крошкой. Мы с твоим отцом решили отправиться за море искать сокровища, и вдруг явилась она со своими наемниками. Твой отец был убит. Мне удалось спасти свою жизнь лишь в обмен на этот кулон. Мери в то время не знала, что для того, чтобы отыскать тайник, требуется несколько ключей. Я покинула Европу одновременно с Кормаками и оставила тебя у них, в безопасности, поскольку намеревалась отомстить ей сама. А когда вернулась ни с чем, у меня недостало духу тебя забрать, да к тому же после пережитых тобой испытаний ты перестала меня узнавать. Я прошу у тебя прощения, Энн. Ты так много для меня значишь, — со слезами в голосе простонала Эмма. — Ты и представить себе не можешь, как я страдала все эти годы, а особенно — последние несколько месяцев. Я перевернула весь Карибский архипелаг, чтобы найти тебя!
Энн была потрясена. Она и раньше знала, что Мери Рид способна на убийство, но не могла смириться с тем представлением о ней, которое навязывала ей Эмма.
А ведь Мери тогда сказала: «Слишком велика моя вина, я должна заслужить прощение». Энн похолодела, вспомнив эти слова. Эмма бросилась к ней, сжала-таки в объятиях.
— Это сказочные сокровища, дорогая моя, — нашептывала она. — Мери Рид была готова на все ради обладания ими. И даже на большее, чем я могла вообразить, раз в конце концов тебя разыскала для того, чтобы снова получить надо мной власть.
В памяти Энн закружились картины прошлого. Губы Эммы, нежно касающиеся ее щеки, ее рука, ласково поглаживающая волосы девочки, ее интерес к занятиям малышки, ее постоянные ссоры с Кормаками из-за чрезмерно строгого воспитания ребенка. Энн никогда этому особенно не удивлялась. А потом ей припомнились и другие картины. Мери на корабле, одновременно такая близкая и такая загадочная… как она своими вопросами старалась пробудить воспоминания Энн… как временами смущалась. И признание, которым Мери попыталась ее обмануть, и, наконец, нефритовый кулон, который та повесила ей на шею, должно быть, чтобы заставить ее выслушать. Мери конечно же забрала бы подвеску обратно, если бы на их судно не напали. Энн стало бесконечно грустно. Мери Рид обманула ее, предала самым подлым образом, какой только можно себе представить.
Внезапно она поняла все — саламандра на крышке гроба служила мостиком, перекинутым в детство, мостиком, который она хотела возвести для Энн. Скорее всего — чтобы оправдаться перед ней: ведь они были так близки в пылу сражения. Да, несомненно, так и было. Ничего другого Энн вообразить не могла.
Побежденная очевидностью, она обняла Эмму.
— Мама, — прошептала она и тихонько заплакала, обессилевшая и беззащитная.
— Все уже кончилось, Энн, маленькая моя, крошка моя, Энн, — шептала Эмма. — Я вытащу тебя отсюда.
Когда Эмма неохотно покинула камеру, у Энн сжалось сердце. Но в эту ночь ей, сломленной напряжением и усталостью и наконец заснувшей, снилось склоненное над ней лицо Мери Рид.
На следующий день она произвела на свет девочку, которой дала имя Мария.
Мери проснулась с таким чувством, словно заново рождается. Попыталась вдохнуть поглубже и не смогла. Икнула, закашлялась и сплюнула, а потом взвыла от нестерпимой боли, пронзившей грудь. Потом вспыхнул такой же нестерпимый свет. И над ней склонилось безмятежное лицо Балетти. На мгновение ей показалось, будто она в Венеции и выздоравливает после болезни, но, увидев шрамы на лице маркиза, поняла, что ошиблась. И мгновенно вспомнила обо всем. Рекхем, виселица, ребенок. Всё. Она была мертва. Или что-то вроде того.
— Все хорошо, любимая, — прошептал Балетти, прижав пальцы к ее сонной артерии, чтобы уловить биение пульса.
Пульс понемногу выравнивался.