Но и это ничего не дало. Она не смогла проникнуть в зал, где хранились сокровища. После нескольких недель упорных, но бесплодных усилий Эмма смирилась с неудачей и решила вернуться на Кубу.

Они только что возвратились из той поездки. И вот — письмо… Габриэль склонился над любовницей, которая манила его к себе. Все ее тело мучительно сотрясали рыдания.

— Хватит, — без малейшего сочувствия произнес он. — Ты оправишься от этой потери. Как когда-то оправилась, потеряв мать девчонки.

— Никогда! Никогда! Никогда! — твердила Эмма снова и снова, исступленно, точно фурия. — Снаряжай корабль, мы отплываем на Ямайку. Я отказываюсь поверить в то, что этот трусливый Лоуэс испробовал все средства. Я не допущу, чтобы Энн повесили!

— Если тебя это развлечет, отчего не попробовать, — согласился Габриэль. — Только ты напрасно так упрямишься. Лоуэс не поставит под удар свою репутацию ради пиратки.

— В таком случае, я камня на камне не оставлю от ее темницы, но Энн не будет больше там гнить, понятно? А если я сумею ее оттуда вызволить, ей поневоле придется меня любить.

— С меня хватит, надоело бред выслушивать! — взорвался Габриэль. — Я не желаю ни с кем тебя делить, Эмма. Если ты освободишь Энн, я сам ее убью!

Эмма побледнела от ярости. Любовник мгновенно перестал ее волновать. Вошла служанка, держа в руках поднос, на котором дымились две чашки шоколада, благоухающего корицей.

— Поставьте здесь и уходите, — приказал Габриэль, отведя взгляд от хозяйки.

Та воспользовалась моментом, чтобы выдернуть из-за подвязки кинжал. Едва девушка вышла из комнаты, слуга повернулся к Эмме, твердо намеренный и на этот раз подчинить ее своей воле. Но она не дала ему времени — стремительно и точно метнув кинжал. Клинок попал в самое сердце.

— Ты это сделала, — всхлипнул раненый, падая на колени.

Эмма, зарыдав от ярости и неутоленного желания, бросилась к нему и склонилась к его губам, чтобы сорвать с них последний поцелуй с привкусом крови, одновременно всаживая кинжал поглубже, по самую рукоятку, чтобы наверняка прикончить любовника.

— Никто, слышишь, никто никогда не встанет между ней и мной!

Кто-то шел по лестнице, тяжело ступая по сырым каменным ступеням, — как всегда, как повторялось столько раз, столько дней, что Энн и счет потеряла.

Она угадала, что идущий запыхался, тяжело дышит, и инстинктивно приподнялась, потянулась навстречу этим шагам, приближающимся к ней темным коридором. Машинально стала считать шаги… Двое? Их там двое. Мужчина и женщина.

Ее горло стиснул яростный спазм. Она рванулась к прутьям, стараясь разглядеть, кто идет, еще до того, как свет, падавший через окошко камеры, позволит ей их увидеть. Она была уверена, совершенно уверена, что они пришли к Мери. Мери рожает там, в своей камере. Мери умирает. Энн повисла на решетке, когда они сворачивали за угол коридора, и завопила во все горло:

— Проваливай! Оставь ее в покое, или я тебе кишки выпущу, слышишь? Выпотрошу, как падаль! Вот так, снизу вверх! — Она быстрым взмахом руки сымитировала движение клинка.

— Ты заткнешься когда-нибудь, тварь? — взревел охранник, с яростной силой хлестнув бичом по вцепившимся в решетку пальцам Энн.

— Брось! — проворчала мулатка, протянув руку и помешав ему нанести второй удар.

По-кошачьи гибкая, несмотря на излишнюю полноту, она приблизилась к узнице и, оглядев ее с печальной улыбкой, задержала взгляд на животе, в котором колотился ребенок, тоже стремясь вырваться на свободу. Злобно выдохнув, Энн снова крикнула: