— Мы беременны.
По толпе, забившей до отказа зал и теснившейся снаружи, снова прокатился шепот. Несколько дам побледнели и принялись усиленно обмахиваться веерами, кое-кому даже сделалось дурно, а мужчины пришли в негодование при одной лишь мысли о том, что обе пиратки — хоть и столько дел натворили — все же остались женщинами, и от невозможности даже допустить мысль о том, что за демонические создания могут родиться у этих женщин.
Только четверо мужчин из всех, что были в зале, обрадовались этой новости, понимая все ее огромное значение. Балетти вопросительно посмотрел Мери в глаза. Она кивнула, тем самым подтверждая, что это не грубая уловка, и насладилась счастливой улыбкой, которую маркиз послал ей в ответ.
Судья с грохотом опустил свой молоток, чтобы заставить публику замолчать, распорядился отложить казнь и произвести проверку.
Когда заседание окончилось, Мери Рид и Энн Бонни, довольные и гордые, в окружении солдат-конвоиров прошли мимо ошеломленных зрителей и покинули зал суда.
Сторожа заставили пираток дорого заплатить за ту милость, которую они для себя вытребовали.
36
Мадам де Мортфонтен лихорадочно распечатала письмо от Николаса Лоуэса, быстро пробежала его глазами, побледнела и рухнула на руки Габриэлю, который как раз в эту минуту, охваченный любопытством, приблизился к ней.
Он перенес Эмму на диван, уложил там и крикнул, чтобы принесли нюхательной соли.
Пока служанка, придерживая одной рукой голову хозяйки, другой тыкала ей под нос флакон, Габриэль прочел письмо, и лицо его расползлось в широкой довольной улыбке.
Николас Лоуэс извещал Эмму де Мортфотен о суде над Энн Кормак и о той участи, которая ее ожидает. И прибавлял, что сделал все от него зависящее, чтобы избежать этого процесса, но, несмотря на все его влияние, пришлось отступиться: слишком уж Энн прославилась своей жестокостью во время абордажей.
Габриэля новость несказанно обрадовала. Пусть он и добился от Эммы всего, на что зарился, ему совершенно не хотелось, чтобы Энн Бонни появилась снова и заняла его место. Он, что бы там ни говорил ей сам, все же питал кое-какие нежные чувства к своей хозяйке-любовнице.
Все те месяцы невыносимого ожидания, что Эмма провела на Кубе, он, желая ее развлечь, а еще больше для того, чтобы отвлечь от Лоуэса, побуждал ее возобновить давным-давно заброшенные поиски.
— Возьми, — сказал он в один прекрасный день, вскоре после того, как Эмма вернулась на Кубу, съездив в Кингстон, чтобы попросить губернатора о помощи, и протянул ей хрустальный череп.
— На что он мне? Что мне с ним делать? — проворчала она, пожав плечами.
— Если бы ты отыскала сокровища, то вновь обрела бы свободу.
— Без второго «глаза» это невозможно.
— Невозможно? Да что ты, Эмма! Для тебя нет ничего невозможного!
Со временем мысль о возобновлении поисков клада стала казаться мадам де Мортфонтен привлекательной. Тем более что Лоуэс, хоть и изъявлял готовность помочь, все же с куда большим усердием ласкал ее, Эмму, чем разыскивал Энн. В разлуке же с ней губернатору придется заняться поисками девчонки вплотную, хотя бы ради того, чтобы заслужить ее благосклонность. Так что в конце концов она решила, прихватив с собой хрустальную иглу, которую нашла в Лубаантуне во время первой своей поездки, отправиться на Юкатан и попытаться изготовить второй нефритовый «глаз», в точности подобный первому.
Прибыв на место, тотчас занялась этим. Ей потребовалось сделать множество попыток, перепортить груду обычного хрусталя, чтобы воспроизвести форму образца и его способность преломлять лучи. Наконец она решилась пожертвовать иглой.