— Это все очень сложно, Корнель. Я сама толком не понимаю, что со мной происходит. Я должна была бы выть, страдать невыносимо, нечеловечески, терпеть адские муки из-за его смерти, восстать против Эммы. Все это я испытала после смерти Никлауса. А после смерти маркиза ничего такого не произошло, и ничего такого мне не хочется делать. Страдания, которые она мне причинила, оказались для меня спасительными. Как бы тебе объяснить? — прибавила Мери, в задумчивости покусывая губу.

— Тебе это понравилось? — удивился Корнель.

— В определенном смысле — да. Эта физическая боль пошла мне на пользу. Она исцелила меня от боли душевной. Чем больше Эмма старалась, истязая меня, тем более живой и сильной я себя чувствовала. Тебе, наверное, кажется, будто я сошла с ума, — усмехнулась Мери.

— Нет. Я тебя понимаю.

— Мне бы и самой хотелось себя понять. Я ведь была ее жертвой — однако не чувствую себя ни запятнанной, ни униженной, ни побежденной. Я должна была бы возненавидеть ее еще сильнее — это мой долг перед Никлаусом, перед Энн, и перед Никлаусом-младшим тоже. Но у меня такое впечатление, что ничего у меня из этого не выйдет.

— Да нет же, послушай, — улыбаясь, старался успокоить ее Корнель. — Ты ненавидишь ее, я это знаю, я это чувствую — по яростному биению твоего сердца, по твоему пылающему взгляду. Я знаю тебя, Мери. Ты ненавидишь ее за пределами ненависти.

— Это ничего не значит.

— Это значит очень много. С этим покончено, Мери. Я думаю, ты отомстила за себя тогда, в тюрьме. Если ты не чувствуешь себя жертвой, значит, ею была не ты, а Эмма.

— И она от этого не оправится, — откликнулась Мери, в глазах которой внезапно засветилась злобная радость.

— Послушайте-ка, вы оба, — перебил их Никлаус-младший, — а вам не кажется, что пора уже отправляться на поиски моего клада?

Мери рассмеялась, а Корнель поспешно от нее отодвинулся. Мальчик негодующим взглядом смотрел на них, уперев руки в бока, неодобрительно поджав губы и нетерпеливо постукивая ногой.

— Послушай-ка, матрос, — передразнивая его, тем же тоном ответил Корнель, — а тебе не кажется, что не мешало бы постучаться перед тем, как войти к своему капитану?

— Во-первых, здесь нет никакой двери, — нравоучительно подняв палец, заметил Никлаус, — а во-вторых…

— Что во-вторых? — переспросил Корнель, угрожающе надвигаясь на него всей своей внушительной фигурой и крупно шагая.

— Во-вторых… — продолжал мальчик, нимало не испуганный ни действиями Корнеля, ни его грозным взглядом, поскольку мгновенно разгадал притворство. — Какого черта! — воскликнул он, отвернувшись от Корнеля и призывая мать в свидетели. — Незачем было уходить с «Жемчужины» ради того, чтобы торчать здесь, вот что!

— А ты что скажешь на это, Мери?

— Я скажу: курс на Карибские острова, капитан. Направляемся в сторону Южной Каролины.

— Это еще зачем? Мадам спит и видит себя хозяйкой плантации какао-бобов?

Мери улыбнулась:

— Мадам желает сказать прости-прощай. Окончательно проститься с прошлым.