— Простите, но я все еще ничего не понимаю. Вы ведь говорите о неодушевленном предмете, маркиз, в нем нет ничего человеческого, кроме внешнего вида и размера.

— И в самом деле, ничего человеческого, — вздохнул Балетти. — Вот вкратце те вопросы, которые не дают мне покоя, с тех пор как я завладел им. Кто его сделал? Для чего? Каким способом? Я показывал его самым лучшим ювелирам нашего времени. И каждого, кто его изучал, охватывало смятение и недоверие. Он сделан из природного кристалла удивительной чистоты, и обе его челюсти выточены из одного и того же куска. Его создание противоречит здравому смыслу. Структура этого хрусталя ни на что не похожа. Она словно состоит из множества призм, отражающих свет и преломляющих его лучи, когда он через них проходит. Результат всего этого непривычен, он ошеломляет. Добиться того же, используя все известные нам сегодня приемы, невозможно. Кроме того, если ночью поместить его под звездное небо, он сам собой начинает светиться и петь. Но не всегда, а лишь в тех случаях, когда определенные планеты выстраиваются в ряд.

Опустившись перед Мери на колени, Балетти пылко сжал ее руки.

— Мери, этот череп вообще не должен был бы существовать! И однако же это еще не самая удивительная часть его тайны. Я знаю, что тебе это покажется немыслимым, невероятным до такой степени, что ты сочтешь меня помешанным, но он живой. Разумеется, не в том смысле, в каком мы привыкли это понимать, но он обладает величайшим и чудесным знанием, которое дает мне во сне. Мои эликсиры, секрет философского камня — все это от него. Мне ни к чему этот клад, все, чего я хочу, — это доставить череп туда, откуда он прибыл, дополнить его и проникнуть в его тайну. Я хочу попасть в хрустальный город, если он существует. Не ради тех богатств, которые могут в нем храниться, но для того чтобы молить его властителей избавить меня от того бремени, которым наделило меня запретное знание.

— О чем вы, маркиз? Что еще за бремя? — удивилась Мери, которую его исповедь привела в полную растерянность.

— Бессмертие, Мери, — простонал Балетти, снова взяв в руки череп.

На лице Мери отразилось еще большее смятение.

— Никто не может быть бессмертным, — сказала она, не в силах поверить его словам.

— И тем не менее я больше не старею. Каждую ночь она меня возрождает, она меня поддерживает.

— Почему «она»? Почему «она», а не «он»?

— Ты не понимаешь, — пробормотал Балетти, снова водружая череп на подставку. — Не знаю, каким чудом и с какими намерениями он был создан, но душа, которая в нем обитает, — душа женщины. Женщины, которая выбрала меня, чтобы я оставался рядом с ней. И это из-за нее, Мери, из-за нее я никогда не мог полюбить.

Он неотрывно смотрел ей в глаза, и беспредельность его страданий пронзила душу Мери. Она встала и, нетвердо ступая, все же попыталась дойти до Балетти, чтобы укрыться в его объятиях.

— И все же я здесь, маркиз.

— Да, я впервые бросил ей вызов, впервые отказался видеть твой образ, который она мне показывала.

— Какой образ? Картины моей мести?

— То, какой ты будешь в старости, притом что я-то не буду стареть. Что может быть хуже, Мери, чем эта неизбежность? Что может быть хуже, чем пережить тех, кого любил?

Мери отстранилась и посмотрела ему в глаза:

— Жить без любви, маркиз. Это самое худшее. Вот какое наследство оставил мне Никлаус. Вы были правы, когда бросили ей вызов.

Их губы с одинаковой жадностью потянулись навстречу друг другу, слились, и мягкий ковер беззвучно принял сплетенные в отчаянии тела. Череп, неподвижный на своей подставке, казалось, посмеивается над ними из своей вечности.