Балетти улыбнулся:

— К тому времени ты более или менее научишься читать и писать, ты сумеешь защитить своих детей и обеспечить им пропитание. У тебя будет работа, чтобы их прокормить, и сбережения на всякий случай.

— Кто бы ты ни был, будь благословен! — воскликнула она.

— Благословляй лишь небо, — ответил Балетти, — и мужество, которое ведет тебя в будущее. Нищета — это болезнь, от которой можно исцелиться. Ты родилась достойной, женщина, подними голову и прими вызов, который бросила тебе жизнь. Я даю вам знания. Каждый из вас может распорядиться ими наилучшим образом.

— А как быть с тем, что на роду написано? — спросила другая женщина.

— Да, как быть, если жизнь не задалась? — подхватил еще чей-то голос.

— Сражайтесь с этим. Преодолевайте, вместо того чтобы смириться и опустить руки.

— Легко тебе говорить, у тебя-то самого всего предостаточно! — выкрикнул кто-то.

Гул нарастал. Балетти не растерялся:

— Что ты знаешь обо мне? Ты можешь увидеть лишь вот эту маску и латаное тряпье. Кто я — хозяин или простой слуга? Красив я или чудовищно обезображен? Кто я на самом деле? И что за тяжкие испытания мне довелось пережить, какой крестный путь привел меня сюда, заставил подняться на эту вот трибуну? Я мог бы ответить на все эти вопросы. Но разве это главное? Если бы я ничего не знал о ваших страданиях, разве появилось бы у меня желание вам помочь? Если бы я понятия не имел о ваших страхах, разве хватило бы у меня смелости просить вас принять их как должное? Если бы я не боялся зла, разве пришел бы избавителем? Нет, друзья мои. Мы равны перед нашими слабостями, и мы одиноки, нередко слишком одиноки для того, чтобы решиться выступить против них. Свободу и равенство в этом мире вам может дать лишь братство. Вот почему я пришел к вам братом. Не потому что я богат и не потому что христианин. Потому что я человек. Потому что нет ничего такого, чего нельзя было бы совершить, если даешь себе для этого возможность, если соглашаешься себе это представить.

Балетти соскочил со своего возвышения и широко раскинул руки. В его голосе звучали убежденность и человеколюбие, и негромкий ропот смолк, в просторном помещении воцарилась тишина. Мери, как и все остальные, была покорена обаянием этого человека, почувствовала себя всецело во власти исходившей от него притягательной силы.

— До вас другие люди услышали меня, поняли и послушались. Взамен я ничего от вас не жду. Я делаю то, что должен. Каждый из вас, на свой лад и в соответствии с теми средствами, какими он располагает, может стать замковым камнем свода целого здания. Поверьте в это! Вы станете сильнее, и вас это возвысит. Поверьте в это, и я буду спокоен.

Балетти сложил руки и поклонился, затем ушел тем же путем, каким пришел, провожаемый благоговейным и торжественным молчанием.

Мери не могла незаметно последовать за ним, а потому немного помешкала среди прочих, затем, как только представилась возможность, потихоньку выскользнула наружу. Она не вернулась на Риальто через подземный ход; ей необходимо было немного пройтись, чтобы навести порядок в мыслях. Когда требовалось, она садилась в гондолу и какое-то расстояние проплывала. Перед роскошным жилищем маркиза де Балетти она оказалась намного позже того часа, когда должны были подать ужин. Ночь была ясная и холодная, но Мери чувствовала себя наполненной ровным и сильным теплом. Сбросив мужскую одежду, она приняла облик Марии Контини, но Мери Рид все еще не могла справиться с волнением.

Балетти ни в чем ее не упрекнул.

— Очень рад убедиться в том, что с вами ничего не случилось, — только и сказал он. — Я ждал вас с ужином.

— Не следовало этого делать, маркиз.

— Для меня не существует дела более важного, чем это, Мария, — с улыбкой заверил он.

Мери подняла на него исполненный беспредельной кротости взгляд:

— Вы лжете, маркиз. Но ваша ложь мне нравится. Очень нравится.