Если рынок переживает крайнее возбуждение, клиническую депрессию или внезапный синдром раскаяния, общество обязано провести обряд жертвоприношения – принести в жертву большую сумму денег. Экономику нужно «стимулировать». Люди, страны или и те и другие должны потреблять больше, чтобы удержать рынок. Это дорого, но альтернатива настолько страшна, что о ней даже думать не хочется. Потребление становится жертвенной кровью – чистой, нечистой, прекрасной, ужасной и святой одновременно.
«Разговоры о стимуляции приводят к тому, что экономика – это один огромный клитор», – написала американская журналистка Барбара Эренрейх. Конечно, сказано жёстко – экономика устроена совсем не так сложно, как женское тело. Но лёгкие ощущения на кончиках пальцев необходимы.
С одной стороны, экономика – это чистый голос разума (желательно, выраженный с помощью сложной математики). С другой – речь всё время идёт об эмоциональной жизни рынка, которая описывается в тысячах нюансах на страницах
Но, описывая рынок так, словно у него есть человеческие чувства, мы одновременно всё чаще сами себя описываем так, будто у нас их нет. Как будто мы бездушные товары или рыночные предприятия: «Нельзя забывать о собственном бренде»; «Ты должен инвестировать в наши отношения»; «Как здорово, что я снова пользуюсь спросом»; «В наших отношениях я должна тебе больше, чем могу отдать»; «Ты должен лучше себя продавать»; «Дети – это инвестиция в наше будущее»; «Он не хочет нести эмоциональные расходы»; «Её срок годности вышел»…
Там, где человеческий язык используется для описания рынка, рыночным языком всё чаще описывают человека.
Экономика стала нами, а мы стали экономикой. В книге «Стратегия семейной жизни. Как реже мыть посуду, чаще заниматься сексом и меньше ссориться» (Spousonomics: Using Ecomonics to Master Love, Marriage and Dirty Dishes) Паула Шуман и Дженни Андерсон обещают улучшить наши любовные отношения с помощью экономических принципов.
Шуман и Андерсон рассматривают брак как спекулятивные предприятие. Цель книги – показать, как сделать отдачу максимальной: бесперебойное применение рыночной экономики в спальне. Исходный пункт – утверждение, что любовная связь есть небольшое хозяйство: два экземпляра рациональных индивидов под одной крышей. Брак есть деятельность с ограниченными ресурсами, которые следует распределять эффективно, чтобы добиться окупаемости. Рыночные принципы, по мнению Шуман и Андерсон, могут помочь нам избавиться от ссор из-за грязного белья, детей, неисполнения супружеского долга.
Они приводят в пример Ховарда. Когда Ховард возвращается вечером домой к семье, его всё бесит. Везде валяются игрушки и трёхколёсные велосипеды. Ховард просто сходит с ума. Он громко ругается и не может успокоиться. И так каждый раз. Пока его жена не начинает применять «Стратегию семейной жизни».
Люди эгоцентричны и реагируют на стимул, утверждают стандартные экономические теории. Дрессируя собаку, вы говорите ей «сидеть», и, если собака делает, что ей велели, ей дают конфету. Конфета – это стимул, а сидящая собака – то, что требуется. Человек экономический всегда реагирует на стимул, мини-калькулятор молниеносно определяет, что можно выиграть в конкретной ситуации.
В соответствии с этими теориями поведение человека всегда можно привязать к тому, что он в данной ситуации выиграет, а что потеряет. Вспышки гнева Ховарда – это нежелательное поведение. Они раздражают жену и пугают детей. Поэтому Ховарду нужен стимул, который заставит его прекратить вести себя таким образом. Не впадать в ярость должно стать выгодно для него. Сказано – сделано, и Джейн создаёт стимулирующую систему. Если Ховард не впадает в бешенство три вечера подряд, она занимается с ним сексом. И вскоре Ховард прекращает ругаться – вот оно, доказательство работы экономических торгов, свидетельствуют Шуман и Андерсон.
«Назад, в пятидесятые», – скажет кто-нибудь.
О том, что Джейн таким образом изменила основополагающие предпосылки собственного брака, «Стратегия» умалчивает. Вводя экономический стимул, Джейн убивает взрослую сексуальность брака.
Из игры, встречи, сосуществования сексуальность превратилась в премиальную систему. Вместо мужчины по имени Ховард теперь – эксцентричный ребёнок, которого нужно кормить сексом, чтобы он не шумел. А тело Джейн больше не ее часть, оно стало инструментом, который используется для того, чтобы держать Ховарда в хорошем настроении. Старая история, в какие экономические уравнения её ни одевай.
Но экономический стимул не так прост, как кажется. Примерно сто лет назад в Ханое разразилась бубонная чума. Для предотвращения распространения заболевания были наняты коммунальные крысоловы. Они должны были убивать крыс прежде всего в городской канализации, и дел у них было невпроворот. Но крысы размножались быстрее, чем крысоловы успевали убивать их: за день охотники умерщвляли тысячи животных, но крысиная популяция не уменьшалась. Французские колониальные власти призвали на помощь общественность. За каждый предъявленный крысиный хвост полагалось вознаграждение. Поначалу программа казалась весьма успешной. Каждое утро сдавались тысячи крысиных хвостов. Но со временем власти заподозрили неладное. Похоже, всюду бегали полчища живых бесхвостых крыс. Более того, люди начали разводить крыс, чтобы отрезать у них хвосты и получать за хвосты деньги от властей.
Проблема часто заключается в том, что ты получаешь ровно то, за что заплатил, и всё оказывается не так, как ты хотел, – потому что ты получил именно то, за что заплатил. И крысиная программа в Ханое завершилась.
У персонала одного детского сада в современном Израиле была давняя проблема – напряжённо работающие родители приходили в сад за детьми с опозданием. Изо дня в день персоналу детсада приходилось задерживаться. И тогда в дело включились два экономиста. Чтобы разобраться с опозданиями, детский сад ввёл штраф. Задержавшийся родитель должен был платить. Но в результате родители начали приходить ещё позже. Как такое возможно? Введённый штраф случайно убил именно то, что заставляло родителей стремиться прийти вовремя, – долг. Чувство, когда ты знаешь, что должен быть на месте в пять, иначе подведешь воспитателей. Штрафом же детсад невольно обозначил цену опоздания, а раз есть цена, которую ты можешь заплатить, появляется чувство, что ты поступаешь правильно. Родители восприняли штраф как взнос за дополнительный сервис. Моральный аспект случайно скончался. Отношения между родителями и воспитателями изменились. Люди поступали так, как поступали, и это не имело отношение к деньгам. Но, если речь заходит о деньгах, ситуация сразу меняется.
Если предложить прохожему деньги за то, чтобы он помог выгрузить из машины диван, согласятся немногие. Люди хотят помочь, а с появлением денег это стремление исчезает. В данном случае речь идет об оказании платной услуги, что в ситуации выше интересует людей гораздо меньше.
В стандартных моделях экономисты обычно исходят из того, что чем больше мотивов, тем лучше. Один плюс один равно два, две причины сделать что-либо всегда лучше, чем одна. Так устроен человек экономический. Если он хочет, он может приходить в сад вовремя, потому что его предпочтения заключаются в том, чтобы не доставлять проблем персоналу. Имеет право. Ничего не мешает ему прибегнуть и к стимулу в виде денег. Однако мы сложнее, и не потому, что экономический стимул на нас не действует, а наоборот, потому, что он на нас действует.
Учитель, который зарабатывает больше, если его ученики получают высокие баллы за экзамен, будет производить высокие баллы за экзамен, но необязательно учеников с более глубокими знаниями. Директор, получающий миллионные вознаграждения, если акции его предприятия растут, будет стремиться обеспечить рост акций, но необязательно долгосрочную выгоду для предприятия.
Для введения стимула обычно нужно найти нечто простое и измеримое, что будет служить индексом желательного улучшения. Высокие баллы за экзамен – это мера знаний школьников, а стоимость акций – мера эффективности предприятия. Но часто люди начинают действовать вокруг стимула. Педагог учится повышать баллы за экзамен, а не знания. А директор принимает решения для краткосрочного повышения акций и дальше ближайшего квартального отчёта не заглядывает.