Они молчали, пока не доехали до замка Уорвика. Стелла сидела, вцепившись пальцами в подол платья, и в ее душе постепенно угасал гнев, возбуждение прошло. Мужчина перегнулся через нее и распахнул дверцу, но вылезать не стал.
Она вышла, захлопнула дверцу и посмотрела на него.
— Спасибо.
Он с любопытством взглянул на нее, но ничего не сказал.
— Я всегда подозревала тут неладное. И вы — первое тому доказательство. Но я докопаюсь до правды, — пообещала она.
— Правда! — повторил он, но в его устах это слово прозвучало как стон. Он тут же отъехал, и джип стал рывками взбираться на холм.
К обеду Стелла опоздала. Она нашла столовую, большую, просторную комнату, примыкавшую к веранде с другой стороны дома. Там стояло три стола, за которыми сидели две девушки, они разговаривали и хихикали. Все остальные уже ушли, и слуги собирали пустые тарелки.
Стелла села у веранды и стала смотреть на погружающийся в темноту город. Тем, кто привык жить в покое и достатке и вдруг утратил все это, труднее всего выносить эти вечерние часы. С темнотой меркнут краски. Утихают беспокойные звуки дня. Стелла позабыла о человеке на холме.
Когда она пообедала, уже совсем стемнело. Внизу мерцали огни города, и только вдоль горизонта протянулась бледная полоса заката. В коридоре не было света, и ей пришлось двигаться вдоль стены на ощупь. Она дошла до двери комнаты Сильвии и в нерешительности остановилась. В ее воображении возник образ этой маленькой комнатки, теплой, неубранной, пропахшей плесенью, и ей захотелось оказаться там. Она подняла было руку, чтобы постучать, но в это мгновение дверь открылась, и в коридор выскользнул мужчина; судя по всему, он очень спешил.
Стелла, чуть не столкнувшись с ним, не разглядела его лица. Она почувствовала, как человек вздрогнул. Со сдавленным возгласом он отступил, едва не упав, и захлопнул дверь прямо у нее перед носом.
IV
Филипп Вашингтон прислонился к двери, придерживая ее.
— В чем дело? — спросила Сильвия своим певучим голосом. Она сидела на кровати, укутав ноги зеленой шифоновой юбкой, бывшей в моде несколько лет назад, с тех пор перешитой, но все равно выглядевшей поношенной. В оборке проели дыру тараканы, и она рассеянно скребла ее ногтем.
— Там туземец! — быстро проговорил Филипп чистым, высоким, дрожащим от волнения голосом. — Скребется в дверь.
— Не глупи, — сказала Сильвия. — Это девушка из комнаты напротив. Я слышала, как она хлопнула дверью.
— Говорю тебе, это туземец! Думаешь, я слепой? — Но он немного успокоился, и его слова прозвучали резко не потому, что он был уверен в своей правоте, просто Филипп не любил, когда ему возражали, особенно Сильвия. — Я чую их за версту. Тебе надо быть поосторожнее с местными. Тебе наплевать, что они могут изнасиловать, бродишь без дела целыми днями, сверкаешь ногами.
— Это место «застраховано», — мягко проговорила Сильвия. Она знала, что, когда Филипп нервничает или расстроен, он всегда отыгрывается на первом, кто попался под руку. А сейчас он волновался, это было видно. К нему вернулся румянец, но нервы все еще были напряжены. Он не стал выходить за дверь, но потянулся трясущейся рукой за бутылкой джина. Когда он бывал спокоен, это был красивый мужчина с тонкими, правильными чертами лица и светло-серыми глазами. Высокий, стройный, грациозный, в среде своих более крепких приятелем он считался неженкой. Но в этом была виновата не только его внешность. Он интересовался жизнью туземцев, особенно их искусством, а это, по мнению большинства белых мужчин Марапаи, было странно и даже неприлично.
Он опустился в кресло, с которого Сильвия убрала почти все свои вещи, налил немного джина и дрожащими руками поднес стакан к губам.
— Ты просто комок нервов, — с нежностью проговорила Сильвия. — Тебе нужно идти.
— Ради бога, перестань твердить, что мне нужно идти! — взорвался он. — Конечно, мне нужно идти. И дураку понятно. Говорю тебе, я не могу выйти. — Он поставил стакан, опрокинув все еще не вычищенную пепельницу. — В самом деле, Сильвия, — холодно продолжал он, — ты неряха. Живешь как свинья. Не понимаю, как ты можешь терпеть весь этот хлам.