Белая бабочка исчезла, но все еще слышался голос Реи. Вашингтон закурил. Среди сараев что-то двигалось. Скрипнула дверь, и на землю с лязгом свалился кусок жести.

— Черт бы его побрал! — громко выругался Филипп. Ему снова стало не по себе, в ветвях пау-пау зашевелилась летучая лисица, и он резко вздрогнул. Листья шуршали, словно бумага, из листвы выпорхнула летучая мышь, тяжелыми крыльями рассекая воздух. Кожа Филиппа начала покрываться мурашками. Он посмотрел на тропинку. Что делает этот паршивец? Он громко засигналил, и тут же в окне вспыхнул свет. В дверях мелькнула фигура Реи, и вниз по холму пополз огонек фонаря. Длинный, узкий луч вырвал из темноты участок тропинки. Филипп услышал крик Реи:

— Ой! Ой!

В луче света пробежала тощая черная собака. Вашингтон ахнул и в гневе сжал кулаки. Минуту он сидел неподвижно, потом распахнул дверцу джипа и выбрался на дорогу.

— Держи собаку! — закричал он. — Свети на нее!

Луч фонаря метался вверх-вниз, но собака уже почти скрылась за сараями. Вашингтон нагнулся, набрал пригоршню камней и злобно швырнул их в собаку. Послышался стук камней о жесть и приглушенный визг. Собака, обезумев, бросилась к нему. Он пнул ногой пустоту, но это был, скорее, жест злобы, потому что собака пробежала в нескольких метрах от него. Он грубо выругался и бросил в нее еще один камень, на этот раз хорошо прицелившись. В голове его мелькали жестокие картины. Вот он давит ногой череп собаки, или острый камень впивается ей в глаз. Он услышал визг. И собака убежала.

К нему медленно шел Реи.

— Где она была? — спросил Филипп. Он не кричал, говорил спокойно и мягко, чтобы не испугать Реи.

— Под дом, таубада.

— Под домом! — Несмотря на все усилия, голос его возвысился. — Что она там делала?

— Ничего, таубада. Каикаи.

— Ела? И что же она ела?

— Кость, таубада.

— Кость! Какую кость?

Реи отвел глаза.

— Ничего, таубада. Каикаи таубады. Большой, длинный каикаи таубады. Она взять он длинный сковородки.

Страх покинул Вашингтона, оставив ощущение тошноты и слабости.

— А-а! — Он вспомнил, что за задней дверью на сковороде лежала кость, и начал подниматься на холм.

Он проснулся в три утра. Было тихо и зябко. Рассвет еще не наступил, но небо за окном посветлело в ожидании солнца. К небу, словно руки, протянулись ветви пау-пау. На потолке над головой бледно мигали, будто в такт стуку крошечных сердечек, три светлячка. Какое-то время он лежал спокойно, посматривая на светлячков и листья деревьев, как в те далекие времена, когда ему нечего было бояться. Потом вспомнил, где он, и почувствовал, как голое тело под одеялом напряглось. Он откинул сетку. Тревожные, широко раскрытые глаза тщательно осмотрели комнату. В эти предрассветные часы многое выглядело странным и необычным. На плаще, висевшем на гвозде у двери, не было заметно ни одной складки, и он напоминал сгорбившегося человека. Но этот призрак уже не пугал его так, как вчера, когда Филипп заговорил с ним и навел на него фонарик. На этот раз взгляд его скользнул дальше по стене. Вот клыки кабана, сверкающие бесплотной ухмылкой. Три выбеленные известью бутыли на полке, словно голые человеческие черепа. В шелесте занавески ему слышалось сухое шушуканье скопища крыс. Если бы не это шуршание да тихий перестук бамбуковых варганов, связкой висевших на стене напротив, было бы совсем тихо.

Он увидел это, когда перевел взгляд на дверь. Оно стояло в проеме, заслоняя собой склон холма, банановые пальмы, угол домика прислуга. Над головой существа виднелись несколько бледных звезд. Это был человек. Маленький человек, туземец. Это был не Реи и не слуга, потому что на нем не было рами. Едва Вашингтон увидел его, как тут же почувствовал запах, который наполнил комнату. Запах немытого, неухоженного тела туземца. Не терпкий сладковатый запах людей с побережья, мывшихся и купавшихся в море, но удушливое зловоние жителей джунглей, втиравших в кожу свиное сало.