– Выразитесь, как вам удобно. Я не глупый.
– В тебе нет ни капли глупости, но говорить о Матери без веской причины просто невозможно. Мы тебе не друзья.
Тени оскалились в озорной ухмылке и как будто бы расстроились, когда я переключил внимание на учебники.
– Задохнёмся рядом с тобой в скуке смертной. Ложись же и слушай.
Я развалился на кровати поверх одеяла, прикрыв глаза.
– Что ж, вернее будет, если и мы попарим. Вот так… Мать вековое безграничное чувство, по-другому зовущееся Скорбь. Как правительнице, ей полагается трон из тёмно-бурого мориона, где она может перебирать камни и рыдать безутешными кровавыми слезами. Мы относимся к ней с уважением и любовью, и она уверенно руководит нами.
Мы – Уныние. Мы – Печаль. Мы – Ненависть. Мы – Страх. В том смысле, что мы эмоции. Мы бываем маленькими, но ужасно вредными, как насекомые, которых ты прихлопываешь, когда они тебя особенно достают. И мы растём с тобой, достигаем невероятных размеров! Мы укрепляемся в тебе, взамен ты отдаёшь душу, а мы разрываем её медленно на части и после передаём Матери. Такая вот схема.
Я перешёл на пол и произнёс неравнодушно:
– Чего повторяетесь?
– Для нагнетания, вероятно. Тебе совсем не интересно узнать о себе?
– Конечно, интересно. Но Скорбь не способна убивать. Да, я плачу и тоскую, но не более того. Кстати, почему я больше не дружу с Серёжей? Он сделался плохим, очень плохим! Вечно гуляет с никудышными друзьями, вертится, встревает, словно он пуп земли! Вы связаны с ним?
– Нет же, мальчишка, у него могли быть собственные Тени, если бы он не старался обогнать время. Мать безразлична, когда говорит о нём. Он, по всей вероятности, не привлекает её вовсе. Мы видим, что Сергей невероятно подвижный и пытливый мальчик, но его выводы рассуждений всегда остаются поверхностными, убедительными для его окружения и прочих. Ты боишься выступать с докладами, читать стихи, но почему?
– Мы же не друзья, – произнёс я с неуверенной улыбкой. – Кто мы тогда?
– Мы – часть тебя, забавный мальчишка, а это до жути преважно. Отвечая нам, ты остаёшься честным перед самим собой.
Я с неестественной радостью рассмеялся им в ответ. Тени завертелись кругом в чёрном вихре.
Свободное время я посвящал чтению, а в седьмом классе, когда к нам перешла новая ученица, Алина Чернова, высокая худощавая девочка с застенчивым румянцем, пристрастился к рисованию.
Алина тяготела к холмистым фантастическим пейзажам и писала натюрморты.
Я наблюдал за ней, а она редко, но любопытно посматривала на меня, складывала аккуратные руки, и вместе мы взволнованно переглядывались с загадочным блеском в глазах, заметно робея друг перед другом.
После осенних каникул, на которых я решительно пробовал изобразить её портрет, она показала неуверенно любимые работы. Она смущённо вынула из рюкзака альбом с горным водопадом и бегло залистала его.
– Мальчики говорят, что ты неплохо рисуешь, – произнесла Алина полушёпотом, поднеся лист с вьющимся зелёным виноградом к моему лицу. – Только взгляни на него и скажи честно, красиво? Он правда красивый, как я думаю?