«Да так, иногда».

«Что ты думала?»

«Что есть вещи, про которые ты в жизни не говорила».

«Вещи, про которые не говорила? Но я тебе сказала все, девочка. Слишком много всего сказала».

«Например, ты никогда не рассказывала, как вообще сюда попала. Что у тебя было перед тем, как…»

«Я тебе рассказала. Я приплыла на барже, открыли большой люк внизу, и все мы, как мертвые рыбы, вывалились в море».

«Но что было перед этим, мико? Перед Голи, перед баржей?»

«Что ты имеешь в виду? Была наша жизнь, обычная, хорошая, пока однажды…»

«Но когда тебя забрали в УДБА, они тебя допрашивали? В чем-то тебя обвинили? Был суд?»

«Допросы были, а суда не было».

«И тебе позволили что-то сказать?»

«Что значит «сказать»?»

«Объяснить, себя защитить? У тебя был адвокат?»

«Адвокат? С ума ты сошла, девонька? Они без всякого суда и следствия кинули пятьдесят тысяч человек, как собак, в концлагеря Тито. Только здесь, в концлагерях на Голи, умерло, может, пять тысяч человек. Их или убили, или они сами покончили с собой. А ты говоришь «адвокат»?»

«Расскажи мне с самого начала. Все».

Вера вздыхает, выпрямляется во весь свой маленький рост. Они все еще под одеялом, сидят теснехонько, почти щечка к щечке и все еще не смотрят друг на друга. Рафи снимает. «Что там рассказывать? Это было утром, после того, как твой папа, ты же знаешь, повесился. Пришел человек в кожанке, забрать меня на допрос. Еще пока были в квартире, он начал допрашивать, сказал, что про нас все известно. Что твой папа и я были поклонниками Сталина и врагами югославского народа. И какие у нас связи с НКВД? И кто к вам приезжал из русских друзей? И вы слушали Москву? Слушали Будапешт? Даже спросил, с какой стати мы вдруг назвали тебя русским именем, всякие такие глупости. И потом он забрал меня в черной машине в военный госпиталь, и там, ну, там, все пошло как по маслу».

«Что пошло? Я хочу знать!»

«Так тогда эти дела и шли. Им не то чтобы нужно докопаться до правды. Они только хотели вытащить из меня подпись, что твой папа был врагом народа. А я не согласилась. И все, шагом марш на Голи».

«Но кем они были? Ты их помнишь? Их лица?»

«Эй, – шепчу я Нине про себя, – это неверный вопрос! Кому сегодня дело, кем они были?»