Вера тоже удивлена. «Кем были? Да какое… Были три полковника. Одного из них я помню, с такой круглой лысиной, и у него как раз симпатичное человеческое лицо. Говорил со мной вежливо».

«А ты… Погоди, что я хотела… Ты хоть раз попыталась узнать, где он сейчас?»

«Господь с тобой, Нина! Мне даже тень их видеть противно! Останься они последними людьми на Земле, я бы не стала с ними разговаривать!»

«Видишь, я полная тебе противоположность. Я бы их искала, и достала хоть из-под земли, и пришла бы и… и…»

«Ну, и дальше? Выстрелила бы в них из нагана? Что?»

«Нет, но я бы швырнула им это в лицо».

«Что именно?»

В окне молния из трех-четырех сплетений судорожно рассекает небо.

«Что именно, Нина?»

«Себя».

Молчание. Вера быстро и тяжело дышит.

«Что… Что это значит «тебя», Нина?»

«Еще и Гили, – говорит Нина. – И все, что с ней случилось из-за меня».

Она это сказала. И Рафи заснял.

«Враги народа! – Вера с яростью хлопнула себя по бедру. – Что бы я им подписала, что мы были сталинскими шпионами? Что хотели убить Тито? Лжецы!» На стене над головой Рафи выгравированы слова: CON TITO. Вера показывает подбородком: «С Тито построим социализм!» А как же! У меня в заднице!»

«И ты им не подписала…» – бормочет Нина и вдруг выглядит совершенно обескровленной.

«Как я могу подписаться под чем-то, что не является правдой?»

«Да подпиши ты им наконец! – снова шепчу я про себя. – И все мы вернемся домой, закроем ставни, устроим траур по Милошу и по нам самим, и все вместе, потихоньку исправим то, что еще возможно исправить».

Нина вылезает из-под одеяла. Вера наваливает на себя еще и еще складок. Нина встает перед ней на колени, держит ее руку в своей руке. «Но ведь папа был уже мертв… – Голос у нее снова тонкий, дрожащий. – И если, допустим, ты бы попыталась, скажем… им предложить… может, они бы… нет, это идиотская мысль». Она слабо улыбается. Прямо на наших глазах она отступает, превращается в выцветший черновик самой себя.

«Но иногда, мама, я думаю…»