– Значит, если Барбара меня ударит, ты, правда, ей это позволишь? – спросил Серж с недоверчивой улыбкой.
– Нет, но её-то я знаю. С другими всё не так. Остаётся лишь засунуть пальцы в уши и ждать пока всё закончится.
Была среда, выходной в школах, что позабавило Сержа, потому что он-то уже был на каникулах. В то утро, около десяти часов, они приехали в город на автобусе. В магазине лягушек они не нашли. Было несколько прекрасных жаб, некоторые с красными глазками, некоторые с золотыми, но Серж нашёл их отвратительными. Его больше интересовали белые мыши и зловонная клетка с хомяками, забившимися в свои экскременты. Очарованный, он вдохнул перепрелый запах мочи, тухлых яиц и кроличьей клетки, исходивший от стеклянного резервуара, накрытого проволочной решёткой, где дремал спутанный клубок змей. Они ничего не купили, и Джонатан ждал на тротуаре, пока Серж смотрел на птиц в клетках, недалёких и суетливых, безвкусных расцветок, как у женских побрякушек.
Погода стояла прекрасная, и мальчику очень понравилась прогулка по городу. Когда они переходили мост, Серж увидел рыбаков и захотел сам порыбачить. В окне ближайшего магазина Джонатан показал ему крючки и объяснил, как они протыкают личинку или дождевого червя, и как затем крюк протыкает рыбе губу или желудок. Сержа это не беспокоило, тем не менее, он понял, что Джонатану не хочется их покупать, и оставил эту затею.
По правде говоря, Джонатана тоже не особо волновала судьба рыб, но с тех пор, как они приехали в этот город, общение со своими современниками, которых он не привык видеть так близко и в таком количестве, пробуждало в нём закупоренную смесь ненависти, страданий и дурного настроения.
Что касается Сержа, он не страдал от своих сверстников, но скорее игнорировал их. Когда они встречали маленькую девочку или мальчика, он не удостаивал их даже взглядом. Ибо это были
Однако на мосту была горстка ребятишек бесцельно ловивших рыбу. Они были на два-три года старше Сержа. Он высвободился от руки Джонатана и облокотился о парапет, молчаливый и зачарованный, глядя на них, будто они были какой-то невероятной ярмарочной достопримечательностью. Должно быть, этот образ свободы и шумного товарищества вызвал у него желание порыбачить. Ребята снисходительно позволяли глазеть на себя, не удостоив взглядом изумлённую мелочь, столь же презренную в их глазах, какими они были сами в глазах юношей лет четырнадцати–пятнадцати, ловивших рыбу неподалёку, чьи ломающиеся голоса, громкие и хриплые, казалось, помечали территорию, на которую ни у кого из маленьких негодников не хватало смелости посягнуть; взрослые, предупреждённые этим хриплым лаем, также держались поодаль, в своём кругу.
Внизу на берегу был уголок для стариков с несколькими скамейками в тенистом местечке. Но старики не кучковались вместе, а предпочитали рассредоточиться вдоль берега, каждый со своим брезентовым табуретом, пустым сачком и выцветшими снастями.
Рыбу никто не ловил. Река была сизой, зеленоватой и мутной, словно она выстирала сотню миль грязных простыней и сопливых носовых платков. Джонатан подумал, какой может быть вкус у рыбы, которая бы там выжила; он бы скорее поверил, что к полуночи, когда весь город спит, жадные пасти и блестящие глаза крысиных полчищ полезут из воды, и оба берега оживут от быстрого топота крысиных лап.
Это был симпатичный городок с ухоженными садами и прекрасными старыми зданиями. В нём не было ни промышленности, ни офисных зданий, ни жилых комплексов. Люди здесь покупали и продавали; они спали; они верили в радио, телевидение и популярные песни; они умирали в хорошей больнице. Они не совокуплялись, но они женились, и у них были дети.
Серж самостоятельно взял Джонатана за руку, как только они вышли из автобуса. Он держал её нежно и живо; в первую же секунду он изогнул свою руку так, чтобы пальцы Джонатана, двигаясь взад-вперёд, медленно меняли своё положение и, наконец, полностью охватили его собственные. Затем его ладонь стала очень расслабленной, и Джонатану показалось, будто он согревает спящую птицу. Рука, принадлежавшая ладони, просто висела там, лёгкая и нематериальная; затем при малейшем импульсе извне птица напрягалась, рука сообщала ей силу, тягу, птица улетала, и Серж шёл за ней. Закончив своё путешествие, он медленно возвращался; меж тем рука Джонатана оставалась неподвижной и пустой, как брошенное гнездо.
Мальчику нравилось, что его видели с Джонатаном. Здесь даже больше, чем в Париже. Независимый и упрямый, Серж с радостью отошёл бы на несколько метров, если бы он шёл с Барбарой, но с самых первых прогулок с Джонатаном он брал его за руку, чтобы та его держала, и отдавался ей. Когда они утром подходили к школе, Серж цеплялся ещё сильнее. Там были и остальные малыши, которых приводили матери, а чаще бабушки, с непокрытой головой и в тапочках. Они принимали Джонатана за молодого отца и дарили его понимающими улыбками. Правда, юный папаша был чересчур близок с этим сонным и жизнерадостным мальчишкой, который тянулся вверх к лицу отца, чтобы крепко повиснув и крепкоподдерживаемый, говорить ему что-то в ухо, почти целуя, как делают те, кто действительно любят друг друга.
Был магазин, в котором Джонатан хотел купить краски, художественные принадлежности и инструменты, которых ему не хватало с тех пор, как Серж снова пробудил в нём тягу к рисованию. Это была безжизненная канцелярская лавка местного книготорговца с библиями, местными сувенирами, барометрами, предметами религиозного искусства и материалами для их производства. Серж, исследуя стопку детских книг (он уже отложил пачку переводных картинок для татуировок), обнаружил книгу, иллюстрации которой, если их потереть, можно было лизнуть и понюхать. Они были напечатаны сладкими разноцветными чернилами, пропитанными искусственным ароматом плохих сладостей, приторным и непонятным запахом уличных борделей. Несмотря на эти чары и место, где она была найдена, книга была отнюдь не Евангелием, как объясняли маленьким детям. Там были изображения фруктов, каждый из которых был приправлен химическим веществом, имевшим такое же отношение к истинному вкусу, как фальшивая безыскусность изображения к реальной мякоти плода.
В них Джонатан распознал творческие потуги тех эмансипированных молодых женщин, которые трудились над соблазнением детей от лица рекламодателей и производителей детской одежды – всех этих мамочек и учительниц начальных классов. Модное занятие, без которого были бы недоступны обширные пляжи стран третьего мира, сияющие улыбки, сеансы у психоаналитика, катание на складном велосипеде и покупка крестьянского платья (в полный рост из цветочного шёлка). Наивные маленькие рисунки пели Джонатану свою хитрую песню:
Дети – это что-то невероятное, то, что я только начинаю понимать. Знаешь, мы без них ничего не делаем, мы приглашаем целую дюжину, можешь себе представить, как учителя сходят с ума, от бутербродов, горячего шоколада, магнитофона – обожаю это! Они невероятные!… У них потрясающие идеи! Мы предлагаем их нарисовать, предлагаем наши идеи на пробу, потому что именно они выбирают. В конце концов, последнее слово остается за ними! Вот так вот считаешь себя творческим человеком, но им, в итоге, удаётся тебя превзойти, пусть и немного. И тогда-то понимаешь, что такое творчество на самом деле! Ох, они поразительные!... Знаешь, рано или поздно, и у меня будет такой же! Но я могу обойтись без мужчины, у меня будет ребёнок, и я сохраню его. Мужчина получит свою каплю удовольствия, он счастлив, хорошо, спокойной ночи и до свидания. Но подумай об этом! Кто забеременеет, он или я? Когда ты сам забеременеешь, тогда, наверное, поговорим об этом... А потом муж... Мальчики, они хорошие, пока маленькие, но потом сплошное дерьмо, может быть, один из тысячи... Можно подумать, ты шокирован! Ох, Джонатан, ты меня разочаровал! Что ж, дорогой, тебе просто нужно привыкнуть к этому. Женщины изменились, или ты не знал? Нет, Джонатан, это тоже работа, ты должен попробовать сам, я дам тебе кассеты, ты не можешь себе представить, невозможно представить, что это такое!.... Есть, конечно, и негатив, все эти заказы отчёты и что там ещё, от этого иногда можно свихнуться. Знаешь, тебе ужасно плохо, ты просто смотришь на эти детские вещи, тебя от них тошнит - а потом, бац, и распродажа. Всё просто сходит с ума, во всех направлениях! Внезапно ты ничего не понимаешь, и ты обнаруживаешь, ну что сказать, ты снова просто маленькая девочка!... Это больше не работает, ты бесишься, ты на крючке, просто чокнуться, хоть плачь, в конце концов, и ничего не поделаешь!
Этот довольно яркий фрукт вызывал сотни других подобных откровений, полученных от девушек, которые учились вместе с ним, когда его терпение, молчание, мягкость, широкие плечи и приятное лицо сделали его очень привлекательным для молодых женщин.
Случайные воспоминания часто настраивали его против таких вещей или того хуже. Поэтому он не потворствовал своим реминисценциям. Он чувствовал себя шарящей в мусоре собакой с дерьмом на морде; было чертовски сложно предаваться воспоминаниям, не сталкиваясь с чем-то, что они там пооставляли.
Он купил эту книгу, у него она ассоциировалась со средневековыми отравлениями, когда, пропитав страницы ядом, вы дарили книгу тому, кто станет перелистывать её, облизывая указательный палец. Он был доволен этим подарком в венецианском стиле. На улице Серж был так поглощён своей задачей тереть и лизать, что часто налетал на прохожих, Джонатана он тоже заставлял тереть и лизать.
Затем, на главной торговой улице им попались трое пацанят возраста Сержа. Они были очень похожи друг на друга, и можно было подумать, что это тройня, если бы они слегка не отличались по размеру. На них были шорты в рисунок американского флага. Они шли колонной как индейцы, не торопясь, без сопровождения взрослых, голые по пояс, загорелые, с сильными руками и мускулистыми животами. Они шли опасным путём, будто вдоль натянутых канатов: у них под ногами камни бордюра, как узкая тропа между двумя пропастями, а над их головами очень низко висящий балдахин навеса у кафе. За балдахин они все держались одной рукой, словно токосъёмником электрички, три другие руки несли одинаковые рубашки.
Серж, смеясь, последовал за этим паровозиком по его рельсам, и три весёлых локомотива добродушно улыбались в ответ: в столь опасных пустынях товарищество того требовало.