Глава одиннадцатая. Основатель легендарной «Кащенки»

Та самая больница Кащенко, ставшая легендой, сегодня носит имя Н. А. Алексеева. Точно так же было и в 1904 году, когда ее возглавил наш герой. История, описав круг, вернулась к началу. Почему так произошло? В 1990-е происходила всеобщая декоммунизация, в ходе которой многим объектам возвращались исторические названия. Сам процесс воспринимался тогда на ура, да и являлся бесспорно позитивным, даже если не иметь в виду справедливость. Ведь наводненные советской топонимикой старые русские города лишались индивидуальности, тиражируя проспекты Ленина и Маркса, улицы имени бесконечных революционеров и памятных дат Великого Октября.

Однако под горячую руку переименователей порой попадали не только революционеры, но и не совсем (или совсем не) революционеры. Среди последних оказался наш герой. Из трех больниц, названных в честь него — Петербургской, Нижегородской и Московской, — последняя, самая известная, оказалась переименованной. Кащенко действительно довелось руководить всей системой психиатрической помощи молодой Советской республики, и, возможно, революционное прошлое сыграло какую-то (не самую главную) роль в его карьере. При этом почти вся его профессиональная жизнь успела состояться до революции. В этом контексте становится немного обидно за Петра Петровича: человек отдал психиатрии всю свою жизнь, а больница в итоге носит имя московского городского головы, пусть и основавшего это учреждение. На самом деле, если разобраться и вникнуть, — все произошло в высшей степени справедливо, и сам Кащенко бесспорно согласился бы с таким решением. Дело в том, что создатель больницы Николай Александрович Алексеев тоже интересовался темой душевных болезней достаточно глубоко — настолько глубоко, что погиб от руки сумасшедшего. Но, даже умирая, он продолжал думать о помощи психическим больным и завещал огромную сумму на больницу для них.

Этот удивительный человек был во многом близок по духу нашему герою. Он отличался повышенной эмпатией, заставлявшей его сочувствовать каждому человеку. Известно, что Алексеев любил прогуливаться по Москве с маленькой записной книжечкой в золотом переплете. Жил он в Леонтьевском переулке в доме номер девять и ходил по близлежащим окрестностям и просто по людным местам, останавливаясь у лавочек и вступая в беседы с продавцами. Москвичи, узнав его, часто обращались с просьбой, и он тут же записывал нужды горожан в свою книжечку. Ни один пункт из отмеченного на прогулке он не оставил без внимания.

Городским головой его избрали в 1885 году в возрасте 32 лет. Это очень мало для мэра современной Москвы, да и в те времена высказывались сомнения по поводу слишком молодого возраста градоначальника. Однако он очень быстро завоевал уважение москвичей, причем не только деловыми качествами и предприимчивостью, но также гуманизмом и бескорыстием. Именно в правление Алексеева и при его активном содействии сердце Москвы приобрело облик, ставший сегодня визитной карточкой российской столицы. При нем были построены здания Верхних торговых рядов на Красной площади (современный ГУМ), Исторического музея и городской думы. Именно при Алексееве стал жемчужиной ландшафтного дизайна Александровский сад. Городской голова являлся также душеприказчиком знаменитых меценатов Третьяковых, и именно он официально открыл Третьяковскую галерею. При нем было основано Московское общество искусства и литературы, где начал режиссерскую карьеру К. С. Станиславский — двоюродный брат Алексеева, взявший себе псевдоним, чтобы избежать подозрений в протекции со стороны наделенного властью родственника.

Много сил и денежных средств Алексеев вложил и в развитие Московской консерватории. Вместе с Третьяковым выкупил особняк князя Воронцова и перестроил его специально под нужды музыкантов. П. И. Чайковский, восхитившись энергией и внимательностью Алексеева, стал мечтать о том, чтобы этот выдающийся человек взял на себя руководство консерваторией. Композитор даже придумал, как обойти консерваторский устав, запрещающий занимать пост директора человеку без музыкального образования. «Величайшее несчастье, что устав требует для директорского места музыканта. Не будь этого пункта… консерватория, в лице Никол[ая] Ал[ександровича] Алексеева… имела бы превосходнейшего директора. Нельзя ли этот закон обойти? Не хочет ли Ник[олай] Алекс[андрович], чтобы я несколько своих сочинений издал бы под его именем, чтобы он имел предлог с подобающим ему достоинством и свойственными ему превосходными административными качествами сесть на директорское место»[26]. Директором консерватории Алексеев так и не стал, но всегда старался помогать музыкантам.

Остались после него и другие достижения — не такие красивые, заметные, но совершенно необходимые для жизни города. Это строительство нового Мытищинского водопровода и устройство городской канализации. Водопровод в Москве существовал и до Алексеева, но старый, построенный еще при Екатерине II. Пролегал он от Мытищинских ключей в Подмосковье до Сухаревой башни. Вода из него поступала в фонтаны и бассейны, расположенные в разных частях города, а уже оттуда водовозы и водоносы разводили и разносили ее по домам москвичей. Но дело даже не в устаревших технологиях — ресурсов старого водопровода не хватало для постоянно растущего города. Некоторым удаленным районам приходилось брать воду из прудов и ключей, многие пили и вовсе из Москвы-реки. Такой способ приводил к печальным последствиям — эпидемиям кишечных заболеваний и повышенной смертности среди горожан. При массовом строительстве доходных домов и вовсе начался настоящий водяной коллапс, многие квартиры оказались полностью лишены водоснабжения, поднимать воду на верхние этажи водоносы отказывались.

Алексеев соорудил новый водопровод всего за два с половиной года. Это и сегодня удивительно быстро для такой огромной системы, а по тем временам подобный проект и вовсе можно назвать фантастикой. Новый водопровод действительно вызывал ассоциации с фантастической литературой — 116 километров труб с пожарными кранами через каждые 100 метров. Разумеется, обошелся он в немалую сумму — пять миллионов 883 тысячи рублей. Это значительно превышало рассчитанную смету, и разницу городской голова оплатил из собственных средств. К тому же он полностью на свои деньги построил Крестовские водонапорные башни.

Канализацию пришлось и вовсе создавать с нуля. До того ее не существовало ни в каком виде и Москва тонула в смраде нечистот. Отходы жизнедеятельности складывали в специальные ямы, вырытые во дворах, а по ночам приезжали специальные телеги, груженные бочками, и вывозили накопившееся. Система очистных сооружений, созданная неутомимым градоначальником, подняла бывшую столицу на совершенно новый, европейский уровень. Алексеев мыслил глобальными категориями и думал о будущем. Иногда это приводило к некоторой излишней радикальности — например, он целенаправленно боролся с деревянными домами как рассадниками пожаров. Принял закон, запрещающий в черте Садового кольца строительство новых строений из дерева и ремонт старых. Однажды он приехал вместе с обер-полицмейстером Власовским на пожар деревянного дома ветеринарного врача С. Г. Гаврилова по Афанасьевскому переулку. Городской голова, осмотрев место бедствия, сказал собравшейся толпе москвичей: «Ну, слава Богу, еще одним деревянным домом в Москве меньше!»[27] Такая позиция, конечно же, вызывала не только радость от прогресса, но и недовольство конкретных людей, но в целом москвичи очень любили своего градоначальника.

Также доставалось от него извозчикам, которых он почитал за транспорт неудобный и отживающий свой век. Он видел будущее за общественным транспортом, в частности за конкой. В одном из своих выступлений в Думе в 1887 году мэр сказал, что «будущность конно-железных дорог нигде не представляется настолько блестящей, как в Москве… Нужно изыскивать все способы для того, чтобы дать возможность распространяться этой сети по нашим улицам и удовлетворять насущной потребности нашего населения по передвижению». Он также лоббировал закон о приоритете конно-железных дорог: при приближении вагона конки извозчики обязаны были немедленно очищать путь, направляя возы и экипажи вдоль улицы в ряд.

Одной из первоочередных задач городской голова Алексеев считал благоустройство городских мостовых. И неудивительно — проблема плохих дорог в России даже вошла в поговорку. По свидетельству И. А. Слонова, вспоминавшего дороги древней столицы 1870-х — начала 1880-х годов, «самым главным московским отпечатком были московские мостовые. Это было нечто невозможное. Вымощенные крупным булыжником, всегда грязные и пыльные, с большими ямами, а зимой глубокими ухабами, они всегда были египетскою казнью москвичей. На них часто происходили аварии, калечились лошади, ломались экипажи… Часто страдали и седоки, ломая себе руки и ноги»[28].

Все эти досадные неудобства еще более обострялись в межсезонье. По словам историка М. М. Богословского, в 1870-х годах «весной, когда начиналось таяние снега, езда по улицам становилась крайне затруднительной… в столичном городе совершенно, как в деревне, приходилось на время весенней распутицы отказываться от далеких переездов». Летом же «в сухую погоду при малейшем дуновении ветра по улицам поднимались… облака пыли»[29]. О качестве московских мостовых упоминает в переписке А. П. Чехов. В марте 1885 года в письме Н. А. Лейкину писатель отмечает: «Фельетона пока нет, потому что материала буквально — нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний Москва не дает ничего». Справедливости ради стоит отметить, что и за границей ситуация с дорогами оставляла желать лучшего. «Еще недавно Англия была страною жалких проезжих путей и отвратительных городских улиц» — так американский историк А. Шоу отзывался о британских дорогах в 1870–1880-х годах.

Благоустраивая московские дороги, Алексеев сначала отдавал предпочтение булыжному мощению. Технология простая и надежная: камень помещался в песок и вбивался в него молотком, «без прижима песку, плотно один к другому тычком, с подбором камня по величине его. По замощении мостовая утрамбовывается два раза и затем покрывается слоем песка в полвершка»[30]. Такие дороги делались просто и обходились дешево, а улицы и площади приобретали с ними опрятный вид. Правда, имелся один существенный минус: невозможно подобрать природный камень одинаковой величины, поэтому такие мостовые получались очень неровными, ходить и ездить по ним доставляло мало удовольствия. В качестве альтернативного покрытия использовали известный с древности асфальт. В 1830–1840-х годах в Петербурге и Москве появились первые асфальтовые дороги, а в 1875 году член Московской городской управы А. Н. Петунников представил в городскую думу доклад «Мостовые в главных городах Западной Европы», предлагая «раз и навсегда отказаться от булыжника» в пользу асфальтового покрытия. В 1876 году думцы приняли решение устроить на Тверской улице четыре опытных участка асфальтовой мостовой, но, к сожалению, эксперимент провалился.