Кстати, несмотря на все, порой справедливые обвинения в излишней самоуверенности городской голова всегда прислушивался к мнению профессионалов. Перед тем как приступить к работе над проектом психбольницы, он созвал экспертную комиссию в лице известных психиатров В. Р. Буцке, А. Я. Кожевникова и С. С. Корсакова. Обсуждались комплексные вопросы — не только о расширении психиатрической помощи в Москве, но о ее оптимизации. В итоге решили уже имеющуюся Преображенскую больницу отдать для лечения хронических пациентов, а для «острых» больных построить новую лечебницу на 300 коек на Канатчиковой даче. Именно это и отображено в постановлении городской думы от 27 июня 1889 года.
Местом для будущей лечебницы выбрали территорию усадьбы коллекционера Ивана Бекетова. На участке размером 59 гектаров разместились дом, окруженный парком, а также оранжерея, пруд, зимний сад и птичник. Правда, этой землей уже владел другой хозяин — купец Козьма Иванович Канатчиков, из-за чего и появилось название «Канатчикова дача». На этот раз уговаривать Алексееву никого не пришлось — Канатчиков уже успел продать этот участок городской думе для размещения скотобойни.
По свидетельствам современников, Николай Александрович выделял этот проект среди многих других, считая постройку психбольницы делом своей жизни. Даже лично проверял качество кирпича, кидая об пол по одному из каждой партии. Расколовшийся кирпич означал, что всю партию безжалостно отправят обратно.
Краснокирпичные корпуса имели высокие потолки и стены толщиной в 70 сантиметров, в окна вставлялось специальное сверхпрочное стекло. Всё делалось согласно грандиозному плану, разработанному архитектором Л. О. Васильевым. Пожалуй, и дворцы не строились так качественно, как это пристанище для сумасшедших. Разумеется, средств на такую стройку потребовалось запредельно много. Сохранились точные цифры общей сметы: 823 тысячи 372 рубля. Насколько велика эта сумма? Можно попытаться подсчитать, сопоставив ее со стоимостью основных продуктов питания или с жалованьем представителей «вечных» профессий, например, учителя или врача. Но есть один факт, дающий точное понимание картины без всяких подсчетов — весь бюджет Московской городской управы на тот момент составлял 489 тысяч 510 рублей.
Любой другой начальник в такой ситуации либо сильно урезал бы масштаб проекта, либо вообще отложил бы стройку до лучших времен, но не Алексеев. Он не согласился ни на удешевление, ни на отсрочку. Предложил начать строить прямо сразу, за счет имеющихся средств, а параллельно собирать недостающие. Сбором он занимался лично — вложил немало от себя и обратился к своим товарищам по сословию, московским купцам. Многие откликнулись и внесли значительные суммы; полный список благотворителей ныне хранится в больничном музее. Там можно посмотреть и конкретные суммы: Т. И. Назаров — 50 тысяч рублей, супруги И. Д. и А. В. Баевы — 200 тысяч рублей, С. Т. Морозов — 100 тысяч рублей, В. Е. Морозов — 60 тысяч рублей, Е. А. Кун — 143 тысячи 40 рублей.
Самое крупное пожертвование совершил в октябре 1890 года тот самый Фрол Яковлевич Ермаков, вошедший в историю с коленопреклонением. Внучатая племянница Алексеева, как уже говорилось, не верила, что такой уважаемый человек стал бы унижать городского голову, но ведь за фактами может стоять и не тот смысл, что кажется при поверхностном знакомстве. Первый русский хлопковый магнат, инженер-механик и благотворитель Н. А. Варенцов описывает эту историю очень подробно, и она предстает в несколько ином свете. Согласно воспоминаниям Варенцова, «выслушав голову, купец с раздражением ответил: „Жертвуй, все жертвуй! Ну а что мне от этого, ведь никто в ножки мне не поклонится“. Алексеев снял с себя цепь, бывшую на нем как эмблема городского головы, положил на стол и, к необычайному изумлению Флора Яковлевича, повалился к нему в ноги, касаясь лбом пола: „Кланяюсь и прошу вас… ради массы страждущих, несчастных и бесприютных больных, не имеющих возможности лечиться, пожертвовать на это доброе дело!“ Обескураженный Ермаков встал, пошел в кабинет, откуда вынес чек на 300 тысяч рублей и вручил Алексееву»[34].
При всем самодурстве и амбициозности было в московском градоначальнике по-отцовски заботливое отношение к своему городу и к его жителям, особенно самым бесправным. Ему искренне хотелось, чтобы несчастные и жалкие сумасшедшие тоже радовались жизни. На Канатчиковой даче всё было продумано для этого. Два симметрично расположенных отделения — мужское и женское — каждое из четырех двухэтажных кирпичных корпусов. В центре между ними — больничный храм и приемное отделение. А позади — множество хозяйственных построек: кухня, баня, котельная, мастерские, цейхгаузы. Алексеев настоял, чтобы здания по возможности соединялись друг с другом теплыми переходами, он думал о комфорте больных и тех, кто будет с ними работать. Наверняка он с большим нетерпением ждал открытия своего детища, но судьба не позволила ему увидеть этот прекрасный момент…
История гибели выдающегося московского градоначальника потонула в еще большем количестве легенд, чем его падение на колени перед купцом ради строительства психбольницы. Даже факты в разных источниках описываются по-разному. По одной версии, Алексеев пошел провожать посетительницу и в дверях столкнулся с молодым человеком, который несколько раз выстрелил в него из пистолета. Человек этот якобы считал, что изобрел лекарство от инфлюэнцы, пытался попасть со своей идеей на прием к градоначальнику, но его не пустили. По другой — сумасшедший (его звали В. С. Андрианов) все-таки попал на прием и стрелял в Алексеева прямо в кабинете. Есть информация, что в кармане убийцы нашли записку: «Прости. Жребий пал на тебя». Подробности дела старательно не разглашались, будто бы по желанию императора Александра III, что тоже не очень логично, поскольку царь неплохо относился к московскому градоначальнику. Известны слова самодержца, сказанные после гибели Алексеева: «Я любил его за то, что не занимался политикой, а только делом».
Странно и то, что у душевнобольного оказался пистолет. По свидетельству Г. А. Штекера, в семье Алексеевых сохранилась своя версия гибели Николая Александровича: «Говорили, что это была месть обманутого жениха (или брата обманутой девушки) и что в этом несчастье была романтическая подкладка». В случае справедливости этой версии как раз становится понятным нежелание царя ворошить подробности и очернять облик выдающегося человека. Сплетни в прессе на тему гибели Алексеева в какой-то момент начали решительно пресекаться.
Бесспорно одно: покушение произошло 9 марта — как раз в день выборов городского головы, когда Алексеев должен был избираться на четвертый срок. Существовала группа противников, которая пыталась не допустить его переизбрания. По воспоминаниям публициста А. В. Амфитеатрова, «против него была сбита большая оппозиционная партия, сильная не настолько, чтобы своротить вовсе Алексеевское влияние, но все-таки способная отравить торжество непогрешимого головы. Москва ждала с глубоким и живым интересом большой междоусобной войны».
Войны не случилось. Алексеев получил несколько пуль в живот. На место происшествия быстро приехал врач, которым был Николай Васильевич Склифосовский. Он взялся зашивать рану, но предупредил, что за исход не ручается. Действительно, от одной из пуль начался перитонит. Алексеева (как и А. С. Пушкина) мог бы, возможно, спасти пенициллин, но его открыли только в 1928 году. Более суток шла борьба за жизнь градоначальника, при этом Алексеев находил в себе силы шутить над своим печальным положением. Последним желанием умирающего стала просьба довести строительство психбольницы до конца. Согласно его завещанию, вдова закончила грандиозный проект, построив помимо прочих зданий еще и электростанцию, обеспечившую светом не только все палаты, но и хозяйственные постройки и квартиры персонала.
Известно, что в целом семья Алексеевых пожертвовала на эту больницу 300 тысяч рублей, но, скорее всего, на деле сумма могла быть и больше. В честь него сначала собирались назвать один из корпусов, но ввиду огромных заслуг покойного градоначальника имя его получило все медицинское учреждение. О его печальной кончине, пожалуй, лучше всех выразился современник и коллега, предприниматель и меценат С. И. Четвериков в своей книге «Невозвратное прошлое». Он считал, что гибель Алексеева от руки душевнобольного, «одного из тех, призрению которых он отдал столько личной энергии и сил, учредив психиатрическую лечебницу „Канатчикова дача“ — учреждение, занявшее одно из первых мест в ряду подобных в Европе, — это одна из тех гримас судьбы, познать которые не дано человечеству».
Глава двенадцатая. Долгая жизнь Канатчиковой дачи
Днем открытия знаменитой «дурки» — Московской психиатрической больницы им. Н. А. Алексеева — стало 12 мая 1894 года. Для Москвы это событие было весьма значимым, недаром покойный городской голова так активно участвовал в строительстве. Как уже говорилось, до того момента в городе существовала единственная больница для душевнобольных — Преображенская в Матросской Тишине — и ее мощностей для оказания помощи всем нуждающимся явно не хватало. Попасть туда по собственному желанию или при помощи родственников не представлялось возможным: больница была настолько переполнена, что почти все время на самом видном месте в ее приемной висело объявление: «За неимением места прием больных прекращен». Больные поступали только по распоряжению судебных и полицейских властей.
Еще при жизни городского головы его инициативу о строительстве подхватил В. Р. Буцке, в те годы — главный врач Преображенской больницы. Подобно нашему герою, Виктор Романович посещал европейские страны и привез оттуда человеколюбивые принципы лечения и содержания душевнобольных. Еще в 1870-е годы он добивается введения систематического труда для пациентов, улучшает работу больничных служителей, требует ограничения применения «горячечных рубашек». Став в 1887 году главным врачом Преображенской больницы, Буцке первым в России вводит принцип нестеснения, а в 1889 году — систему открытых дверей. Руководя больницей, он все больше понимал недостатки старого подхода к лечению и содержанию душевнобольных и разрабатывал идеи новой, современной психиатрии, способной удовлетворить нужды большого города.
Когда Буцке предложили проектировать новую больницу для душевнобольных, он применил все свои знания и наработки. По его мысли, больница должна была «выдержать критику многих поколений». Весьма оригинальной идеей для того времени был отказ от психиатрической специфики и специальных приспособлений. «На душевнобольных при приеме и помещении их в больницу следует смотреть так, как и на всяких других больных», — писал Буцке. В больнице он стремился создать уют и почти домашнюю атмосферу, строго следил за доброжелательным отношением персонала к пациентам, за постоянной занятостью больных. Смирительные рубашки были запрещены, решетки на окнах сохранялись только в беспокойных отделениях, в 1900 году были упразднены изоляторы. В каждом отделении имелись помещения для трудовой терапии, которые по вечерам служили для отдыха и развлечений. А в 1903 году началось строительство отдельного здания мастерских для больных. Большое внимание Виктор Романович уделял гигиене: следил за тем, чтобы пациентов регулярно мыли, меняли белье и одежду. Пациент И. К. Быковский в 1903 году писал: «Директор Виктор Романович Буцке весь проникнут гуманным и либеральным духом сделать жизнь больных как можно легче и светлее… все здесь, начиная от удобной койки и здоровой пищи и кончая роскошным конференц-залом и бильярдом и роялем, находится в самых лучших условиях чистоты и гигиены. Все здесь представляет из себя последнее слово больничного комфорта»[35].
Столкнувшись с огромным потоком неизлечимых пациентов, Буцке понял, что помочь всем душевнобольным пока что — несбыточная мечта и даже такой огромной больнице всегда придется быть перенаселенной. По его инициативе начали собирать пожертвования и вокруг больницы построили дополнительные корпуса приютов для хронических больных. Но проблему нехватки мест приходилось решать здесь и сейчас. В 1903 году главному врачу московской больницы пришлось прибегнуть к способу, который Кащенко давно и успешно практиковал в Ляхове. Имеется в виду организация помощи за пределами больницы, то есть патронаж. Впрочем, нельзя сказать, что Буцке подражал в этом Кащенко. По рассказам современников, он сам имел подобный опыт в самом начале врачебной карьеры. Правда, речь шла о частном случае, не поставленном «на поток». Еще во время работы в Преображенской больнице один из друзей Виктора Романовича был признан неизлечимым душевнобольным. Буцке не согласился с таким приговором и настоял на переводе больного в деревню в крестьянскую семью. Родственники поверили врачу и согласились — и действительно, состояние больного со временем значительно улучшилось.
Но даже такие меры не спасали больницу от переполнения. Чтобы хоть как-то решить проблему, Буцке в 1901 году представил в городскую управу докладную записку. В ней он предлагал принимать пациентов в больницы только через врачей-психиатров. Казалось бы, а как еще это можно сделать? Но нет, на тот момент решение о госпитализации принимал вовсе не медицинский работник, а чиновник управы, не имевший врачебного образования. Кроме того, в своей записке Буцке подробно описывал новый способ призрения душевнобольных, городской патронаж, для того, чтобы перевести его на официальные рельсы. Это и было сделано решением городской думы, правда, не сразу, а только через два года от момента подачи записки.
В. Р. Буцке был хорошим руководителем, неравнодушным, болеющим за судьбы больных. Он планировал много полезных преобразований и, вероятно, добился бы их, но в 1903 году ему пришлось оставить свой пост из-за резкого ухудшения состояния здоровья. Вскоре бывший главный врач скончался.
Как мы помним, Кащенко подал заявку на участие в конкурсе кандидатов на замещение этой вакансии. Комиссия изучила все присланные резюме и оставила для голосования только два — нашего героя и старшего врача больницы Александра Ивановича Мальшина. Наверняка последний очень надеялся на победу, ведь очень часто бывает так, что именно первый заместитель сменяет начальника. Но, видимо, Кащенко имел очень высокий профессиональный рейтинг. Голоса членов комиссии разделились почти поровну, и наш герой получил всего на один судьбоносный голос больше.