— Наконец-то! — сказал Мулей-эль-Кадель, обнимая отца. — Крест все-таки тронул твою душу.
— Мне кажется, да, сын мой. Я устал от варваров, которые говорят только о том, кого посадить на кол, а с кого содрать кожу. Да будь проклят этот лжец Магомет, сделавший из нас, отважных и доблестных воинов, дикарей, постоянно жаждущих человеческой крови!
— Больше всех в этом виноваты султаны, господин, — сказал Себастьяно Веньеро. — Они непрестанно требовали христианской крови, словно мы специально созданы для того, чтобы нас подвергали всем пыткам, какие только найдутся у ваших соотечественников. Можно подумать, у нас и кожа не такая, как у них, и нервы не такие чувствительные.
— Вы правы, синьор адмирал, — отвечал паша. — Но я думаю, и для султанов придет время упадка. Поживем — увидим.
А тем временем эскадра под предводительством изящного галиота, посланного адмиралом Хуаном Австрийским, чтобы поторопить Веньеро, на всех парусах и веслах пересекала спокойные, прозрачные воды Греческого архипелага, впрочем будучи постоянно настороже. Милях в пятидесяти за ней двигался уже объединившийся флот мусульман, отчаянно пытаясь догнать и атаковать эскадру раньше, чем она доберется до союзников. Впереди флота Али-паша пустил корсара Карраскозу, который командовал самыми легкими и маневренными кораблями. Всего флот насчитывал двести восемьдесят кораблей и восемьдесят тысяч матросов, жаждущих истребить христиан. Они надеялись, что непогода застанет Веньеро и бросит его к берегам Мореи и Эвбеи, но, как мы уже говорили, они имели дело со слишком опытным и решительным мореходом. Заметив, что неприятель преследует его, и, опасаясь, что его могут нагнать более легкие и маневренные корабли Карраскозы, адмирал нацелил все корабли своей эскадры на сицилийские берега, приказав всем держаться вместе.
По счастью, ветер был благоприятный, и все старания паши оказались тщетны. Они только обессилили гребцов, которым никакие удары плетей не могли уже вернуть утраченные силы. Веньеро, уверившись, что его не догонят, тоже старался форсировать переход, и утром, в один из первых дней сентября он достиг Мессины. Там его с нетерпением ожидали союзники, у которых этот старый и отважный капитан пользовался огромным доверием.
Завидев флаги Венецианской республики, все экипажи встретили салютом доблестного капитана, которому удалось довести эскадру с целости и сохранности. С берега тоже палили пушки, а народ изо всех сил размахивал руками и хлопал в ладоши. Дон Хуан Австрийский сразу велел поднять над флагманом штандарт Священной лиги — подарок самого папы, который ему с великой помпой вручили в Неаполе несколько недель назад, — и пригласил Себастьяно Веньеро на флагман, где должен был состояться совет всех капитанов.
Каково же было удивление Дамасского Льва и герцогини, когда на закате адмирал вернулся мрачнее тучи.
— Похоже, вы не особенно довольны военным советом на борту у испанцев, — сказал Мулей-эль-Кадель. — Но ведь мы наконец образовали единый флот, который способен нагнать страху на пашу и всех его приспешников. Еще ни разу в одном порту не сходилось вместе столько кораблей.
— Все это верно, Мулей, — ответил адмирал, пребывавший в скверном расположении духа. — Если бы всеми эскадрами командовал я, уверяю вас, я вошел бы в Константинополь и заставил султана трепетать.
— Но что случилось? — спросила герцогиня.
— Союзники, хотя и горят желанием очистить все восточное Средиземноморье от турецких лазутчиков, не могут на это решиться. Так было и в прошлом году.
— Дон Хуан струсил? — спросил Дамасский Лев.
— Он-то не струсил, он храбрый юноша и грезит о военной славе, но он все время должен согласовать свои действия с Филиппом Вторым, а тот, похоже, очень боится за свои галеры.
— Итак, мы остаемся здесь.
— Стало известно, что Венеция выслала еще одну эскадру под командованием двух бесстрашных капитанов, которых я знаю лично: это Каналь и Квирини.
— И нам надлежит дожидаться эскадры?
— Да, Мулей, и в этом случае мы даем туркам время, чтобы собрать уцелевшие корабли. Оставаться здесь, имея восемьдесят тысяч бойцов, — преступление.
— Постарайтесь повлиять на Дона Хуана.
— Он хоть и побочный, но сын короля, к тому же одного из самых знаменитых в Испании, и мне надлежит только склонить голову и почтительно попятиться, — с горечью ответил адмирал. — После стольких лет плавания и стольких одержанных побед не следовало бы им ставить надо мной командиром мальчика, который впервые взошел на боевую галеру и впервые увидел турок.