— Все кончено.

— А жители города?

— Скорее всего, перебиты, как уже было в Никозии. Мустафа не прощает тех, кто столько месяцев с таким мужеством не подпускал его к городу. Он не воин, он тигр, синьора.

— А что сталось с командирами?

— Этого я сказать не могу.

— Неужели и они все убиты?

Ничего не ответив, араб опустил голову.

— Скажи, Эль-Кадур, — настаивала герцогиня. — Неужели Мустафа разделался с Бальоне, Брагадино, Тьеполо, Спилотто и другими?

— Сомневаюсь, чтобы он их помиловал, синьора.

— А ты не можешь это как-нибудь узнать? С твоим цветом кожи и в той одежде, что ты носишь, ты можешь свободно передвигаться по Фамагусте.

— Я не решусь выйти средь бела дня, чтобы не навлечь на тебя неминуемую смерть. Могут заметить, как я отодвигаю камни от входа, и заподозрить, что тут спрятано какое-нибудь сокровище. Тогда они меня точно заставят их сюда впустить. Подождем до вечера, синьора. С турками осторожность никогда не помешает.

— А мой лейтенант? Ты своими глазами видел, как его убили?

— Когда я уходил с бастиона Сан-Марко, он был еще жив, и я сказал ему, что ты в безопасности, в этом каземате.

— Значит, есть надежда, что он придет сюда к нам.

— Если ему удастся уйти от турецких сабель, — ответил Эль-Кадур. — Можно, я осмотрю твою рану? В моей стране умеют лечить гораздо лучше, чем где бы то ни было.

— Не надо, Эль-Кадур. Она сама заживет. А слабость у меня от потери крови. Дай мне попить, меня замучила жажда.

— Я не смогу дать тебе ни капли воды. Здесь есть только кувшины, наполненные кипрским вином и оливками.

— Дай хотя бы вина.

Араб встал, поднял тяжелую каменную крышку с огромного глиняного кувшина, а лучше сказать, сосуда, похожего на глиняный кувшин, какие использовали на Востоке, достал кожаную флягу, зачерпнул вина и протянул его девушке. Она мигом осушила его.

— Вино поможет справиться с лихорадкой, — сказал араб. — Оно гораздо полезнее гнилой воды из городских колодцев.