Вокруг Анны всё всегда получалось само собой. Также сам собой (и весьма быстро) сформировался круг её приближённых, ласково именуемый ею «ближним кругом». Во главе зелёного клана, традиционно славянского, до войны стояла ведьма по имени Савила, у которой подрастал сын, редкое событие. Остальные дамы когда-никогда заводили семьи с другими тёмными, но как известно, детишками в таких семьях обычно бывали девчонки. Савиле повезло. Хотя Лент в везение не верил. Просто она была сильной ведьмой, а клану нужен был ведьмак, вот природа и подсуетилась. На тот момент в перекроенной большевиками стране уже не было никакого баланса силы. Виданое ли дело – на город такого размера не осталось ни одного потомственного борца с нечистью. Лент, как известно, в зелёных рядах задерживаться не собирался, как и остальные отпрыски смешанных семей, так что на пацанёнка Савилы ответственность легла с рождения.
Андрейка рос взрослым и понятливым, его обожали все, а Анна так практически усыновила. «При живой-то матери!» – смеялась Савила, но ведьмы любили Анну, и Савила не была исключением, сама входила в «ближний круг» и даже отстаивала Анну на межклановом совете.
И на клановом защищала, было. Приезжие ведьмы не сразу понимали, почему среди них блестит и сияет светлая. Тут Савила поступила мудро – она не навязывала им светлую, она её внедряла. На первом совете Анна была представлена наставницей наследника Андрюшеньки. На втором, через год, уже после свадьбы с Лентом, женой нового защитника Москвы, добровольно оставшегося зелёным. А в третьем Анна участвовала уже на собственных правах как начинающая ведьма клана.
Тогда советы собирались не чаще раза в год и требовали длительной организации – не все страны и губернии могли отправить представителей в далёкий путь. Назначали между собой представителей, по регионам. А потом в течение года распространяли новости по городам и весям, что, в свою очередь, требовало дальнейшей корреспонденции и личных визитов.
Ведьмаков, кроме Лента и Андюшеньки, на советах в те времена не бывало, защитники путешествовали только по прямой необходимости, а именно – по вызовам для защиты от нечисти, так что административный процесс ведьмы привычно поддерживали сами.
А потом была война. Ведьмаки стали и вовсе нарасхват. Носились по планете, правдами и неправдами пересекая границы с самыми невероятными папирами и аусвайсами, заполученными при помощи синих и жёлтых кланов. Массовые смерти и переходы за Черту раскрывали мембрану настолько широко, что нечисть лезла в мир живых в неконтролируемых объёмах. Дикие охотники, дорываясь до выживших, выкашивали их безумием и страхом. А ведьмаку, как известно, нужно успеть к заражённому до начала изменения личности, поэтому для таких как он не существовало границ.
В Москву он возвращался редко, всё по той же необходимости, да и город стал для него чужим. Анна-то была в Нижнем. И Алевтину увезла с собой, как иждивенку. А Москву бомбили. Погиб Андрей. Лент понимал, что их жизнь никогда не будет прежней, и что Савила никогда не оправится, он чувствовал, что свои полномочия по управлению кланом она нести не хотела, всё чаще передавая их ему, Ленту, пусть и неофициально. Он скрипел зубами и молил всех неизвестных ему богов, чтобы синие наигрались поскорее и прекратили эту мясорубку планетарного масштаба, потому что скоро у них не останется с кем и чем меряться.
Война, конечно, закончилась. Заканчивается всё. Зелёный клан проредился до прорех. Без защитников остались целые страны. Лент не представлял себе, как жить дальше. Но после войны никто не представлял себе, как жить дальше, и он надеялся, как все, на загадочную кривую, которая выведет. Нечисть за Чертой нажралась на годы вперёд, и кто знает, возможно, живых ожидает передышка?
Первая послевоенная Лысая Гора собралась в Париже в сорок шестом. Там он официально принял управление своим кланом. А внутренний совет он созвал ещё через год, по традиции, в Москве. Именно там произнесла свою первую речь Анна. Она говорила о том, что ведьмаков почти не осталось, а значит, клану нужны боевые ведьмы. Говорила горячо и подтверждала свои слова знаниями: не зря гоняла нечисть по Москве вместе с Лентом перед войной. Поддержали её немногие, но многих и не требовалось, главное закрыть прорехи. Тогда же «ближний круг» расширился за счёт единомышленниц. Они осели в Москве и утроили там что-то вроде лагерей или ревкружков. По жизни ведьмы устраивались как могли, расквартировавшись по товаркам, а вечерами встречались для изучения материала.
Он хорошо помнил, как в их квартире поселились все эти книги и свитки, одни с ятями, другие переписанные от руки, пестревшие латынью и коряво выполненными рисунками, Лент смотрел на них и не верил своим глазам. Откуда?
«Сосуд – это не «ваза», а «ваз» – поправляла Люция, главный эксперт по латыни, она была итальянкой. – «Но здесь написано «ваза»! – противилась блондиночка на кровати, скандинавское имя которой Лент всегда произносил неправильно. «Супер омния веритас!» – смеялась итальянка и переводила: «Не оспаривай истину, ведьма!». Они совсем неплохо проводили время, эти молодые (или не очень) женщины, устроившись в дальней непроходной комнате их коммуналки, лишая Лента спальни и Анны. Теперь Анна была занята только учёбой, именно она отвечала за теорию. Практику поставлял Лент. И, несмотря на его надежды на передышку, практики в Москве хватало…
Шурша бумагой и охая, Алевтина втащила в гостиную стопку пожелтевших общих тетрадей и свалила их на столе. Качнулась ваза. Рассыпались яблоки. Лент вздохнул: ничего себе!
– Всего не перенести, сынок.
– В Москве? Так только Савила.
Старая добрая Савила… Она давно перекрасилась в прорицательницу. Поскольку этот дар был у неё врождённым и не требовал управления силой. Плохо, но что есть. Придётся потревожить. Завтра же!
Не притронувшись к бумагам, он развернулся и растянулся на диване голой спиной вверх: – Зелёнку принесла? Обновляй!
У Алевтины была самая качественная зелёнка в Москве. И навык нанесения рун, отточенный до автоматизма. Руны Лента почти исчезли с кожи, становясь с каждым часом всё бледнее, но Алевтина напишет и заново, ей не привыкать. Он любил её руки, под их прикосновениями он отдыхал.
Острая палочка ткнулась в лопатку, но привычного удовлетворения не принесла, напротив, по телу Лента разлилась боль, неприязнь и требование прекратить. Вот значит как?! Отторжение? Этого он не ожидал, но решил, что не покажет Алевтине своих чувств ни звуком, ни жестом.
Когда очередное прикосновение зелёнки вырвало из его глотки сдавленный стон, он тут же замаскировал его храпом с причмокиванием: «Если я засну, ты не останавливайся, Алевтина!» и, скрутив в кулак силу, приготовился использовать её по синему предназначению – для самоконтроля.