Княжна бывала на поэзовечерах Игоря Северянина, входила в круг его знакомых. .В письме от 27 февраля 1915 года она сообщала о посещении артистического кабаре «Бродячая собака», где проходил вечер, посвящённый выходу в свет сборника «Стрелец». В альманахе впервые под одной обложкой напечатались символисты Фёдор Сологуб, Константин Бальмонт, акмеист Михаил Кузмин, футуристы Владимир Маяковский, Игорь Северянин, художница Ольга Розанова и др. Естественно, что такое событие привлекло не только участников сборника, но и многочисленную публику, приехал Максим Горький.

Своё письмо Аруся начала издалека — с рассказа об Игоре Северянине: «...У Северянина была лишь раз. Как-то не тянет. Была на одном его концерте. Не понравился: читал очень плохо и какую-то дребедень. Публики было чрезвычайно много. Он дал уже пять концертов. Его любят и охотно слушают».

Затем следует описание вечера в «Бродячей собаке»: «Третьего дня посетила “Собаку”... На сцене царили кубофутуристы. Я, кстати, их в первый раз вижу. Самый замечательный из них, конечно, Маяковский — современная знаменитость. <...> Худощав и высок. Актёрский тип лица. Потрёпанный и уверенный. Словообразования самые невероятные. С публикой мало церемонится, точно так же, как и публика с ним. Шпильки так и слетают с языка, находчивые, ненаходчивые — всё равно. И если он иногда смущает публику, то последняя при всём старании и желании ничем не может смутить его. <...> Способен вывести из себя самого спокойного человека. Во рту у него мало зубов — это придаёт его рту какое-то специфически актёрское выражение. Носит уальдовское пальто, фрак и цилиндр, но, конечно, не совсем по-уальдовски. Женщины от него без ума. Такое моё первое впечатление. Я немного наблюдала за ним, кстати, очень хвалили его голос, но он мне мало понравился. У Северянина был некогда полнее и звучнее. А в общем он, мне кажется, лучше, чем старается казаться. Надо же чем-нибудь приковывать к себе внимание, вот и старается бить по нервам, создавать эффекты. Его многие считают талантливым, но я в нём пока никакого таланта не нахожу. Есть образность выражений, правда, очень грубая, чувствуется чёткость, временами — кованость в строчках и в целом стихе, попадаются иногда красивые построения фраз, но ведь это ещё не все. <...> Во всяком случае, образы его свежи и оригинальны, но до безобразия грубы и неприятны, за очень редкими исключениями».

О Бурлюке и Василии Каменском Мелик-Шахназарова писала значительно более решительно: «Что касается Давида Бурлюка, то о нём придётся говорить значительно меньше, ибо он однообразен и в другом духе. Прежде всего, он носится с неизменным лорнетом у прищуренного глаза и говорит, вернее, кричит, усиленно жестикулируя и потрясая кулаком левой руки (ибо правая несёт свои служебные обязанности, предохраняя лорнетом его прищуренный глаз от слишком ли яркого света или от чего другого, — не знаю) или сидит как истукан с каким-то кисло-кривым, именно “кисло-кривым” выражением лица и блуждающе-слащавой улыбкой вдоль губ. <...> Стихи он читает не так вызывающе как Маяковский (так было в тот вечер, по крайней мере). Они мало интересны.

Третий кубофутурист Каменский. Самый молчаливый и тихий. В выражении лица иногда мелькает что-то детское. Читает уверенно, иногда с претензиями на актёрское чтение. Стихи его называются “чемоданами”. Так и провозглашает со сцены “первый чемодан”, “второй чемодан” и т. д. Одно стихотворение было написано просто и славно».

Участие Горького в этом вечере упомянуто бегло и только в конце письма: «Да, в этот вечер говорил ещё Горький в пользу футуристов, призывал публику теплее и отзывчивее относиться к ним, на что Маяковский заявил ему, что “не желает быть грудным младенцем и в няньках не нуждается”. Каково, а?»

Закончив Бестужевские курсы, Мелик-Шахназарова возвратилась в Баку. Она по-прежнему увлекалась медиевистикой и прослушала специальный курс по истории Средних веков в Бакинском университете. Увлечение поэзией тоже не оставляло её. В 1919 году в Баку стал выходить небольшой «литературно-художественный еженедельник» под названием «Парус». В каждом из трёх вышедших номеров (видимо, после третьего номера издание прекратилось) — по два стихотворения за подписью «А. Мелик-Шах» или «Аруся Мелик-Шах».

Она была натурой деятельной и в редакции «Паруса» играла большую роль. После закрытия журнала бакинские поэты и художники стали собираться у неё дома, записывали свои экспромты в альбом Аруси. В нём сохранились автографы и оказавшихся в 1919—1921 годах в Баку Велимира Хлебникова, Сергея Городецкого, Алексея Кручёных, Рюрика Ивнева и др. На фотографиях бакинского литературного кружка Аруся Шахназарова запечатлёна рядом с Вячеславом Ивановым, и её удивительно красивое, по-восточному яркое лицо светится вдохновением. Это последний год её стремительной жизни...

Журналист В. Беренштам в 1915 году писал в «Русских ведомостях»:

«Подвальную публику интересовало выступление Игоря Северянина. Его вызывали. На эти вызовы он спокойно прошёл мимо всех в буфет. Его снова вызывали. Не шёл. У стола, на эстраде, появился вместо него Толмачёв и, томно манерничая, заявил: “Игорь Северянин, прежде чем читать, хочет отдохнуть и выпить лимонаду, для чего просит перерыв на четверть часа...” Ждали... Потом пел свои поэзы Игорь Северянин. Он всегда поёт, а не читает на своих публичных поэзовечерах. Все на один мотив. На этот раз больше о войне. Очень красивое: “О, Бельгия, синяя птица, с глазами принцессы Мален”; пел о том, что пусть Германия боится его златолиры!..»

По поводу закрытия «Бродячей собаки» Северянин написал в мае 1915 года: