– Видите ли, – сказал он с неудовольствием, – формально я, действительно, сижу здесь по уголовной статье. Но мое прошлое не так чисто, как может показаться. Я, как бы это выразиться, новоиспеченный уголовник…

Тут он посмотрел на Яшку. Тот сделал рукою знак, должный обозначать: что бы тут ни говорилось, он, Цыган, будет нем, как могила.

– К черту детали, – нетерпеливо воскликнул Миша, – ваше темное прошлое меня не интересует. Официально вы – фармазон, а, значит, чисты перед советской властью, не то, что какой-нибудь контрик. Цыган, исчезни, у нас будет разговор с месье фармазоном.

Яшка вышел из-под света фонаря и растворился в темноте.

– Какое же амплуа вы мне прочите? – спросил Громов.

Парижанин отвечал, что с такой внешностью можно играть хоть государя-императора, но лично он рассчитывает, что Василий Иванович будет исполнять в первую очередь роли благородных отцов и иностранных шпионов.

– Что-нибудь слышали о шпионах? – перебил сам себя Миша.

– Краем уха, – осторожно отвечал Громов.

– Ничего, я вас научу. Быть шпионом очень легко. Надо только поднять воротник, сделать подозрительный вид и говорить по-русски с акцентом.

И Миша, иллюстрируя сказанное, поднял воротник своего пальто, надвинул поглубже фетровую шляпу, зыркнул по сторонам глазами и произнес, коверкая слова:

– Я есть мистер Громофф, иностранный шпион! Я есть пить виски с содовой и есть кушать черная икра. А в это время голодающие колхозники Франции есть ничего не есть и совсем ничего не пить.

Громов кивнул: понятно, классовая ненависть. Именно, согласился Миша, с волками жить, по-волчьи выть. Ну, так как же решит Василий Иванович? Спасет ли он театральное искусство Соловков от атак администрации?

Громов думал совсем недолго.

– На что я могу рассчитывать? – спросил он деловито.

Миша посмотрел на него с уважением: сразу видно, что господин Громов – человек практический. Что касается выгод его нового положения, они очевидны. Во-первых, его освободят от общих работ. Во-вторых, его переведут из развалин собора, набитых вшами и людьми, в келью на пять человек. В третьих…

– Я согласен, – перебил его Громов.

– В таком случае, мы спасены!

И Миша, не в силах сдержать радости, прямо тут же, на месте, исполнил такой удивительный краковяк, какого, наверное, не видывала даже парижская Гранд-Опера́.