Сам Миша, происходивший из купцов, большого пиетета в аристократии не питал и звал князя то боярином, то бароном-изгнанником. Но М-ов терпел это с поистине христианским смирением. Какая разница, как зовут, лишь бы держали подальше от уголовной братии!

Сегодня, как и во все другие ночи, князь поднялся с постели, надел брюки, свитер, сильно поношенное, но крепкое еще пальто неразличимого оттенка и направился к так называемому центро-сортиру, который устроили уголовники в здании полусгоревшего Настоятельского корпуса. Сортир находился метрах в двухстах, которые князь намерен был преодолеть за пару минут бодрой старческой трусцой.

По дороге почудилось князю, что за спиной его шмыгнула какая-то тень. Князь оглянулся на ходу, но в слабом свете ущербной луны ничего не увидел. Князь был человек верующий, а, следственно, не суеверный. В привидения он не верил, а посему уверенно продолжал свой путь.

Добравшись, наконец, до центро-сортира, князь встал над надлежащей дыркой, расстегнул брюки и собрался с чистой совестью сделать то дело, которое равно предписала природа и аристократам и последним уголовникам.

Внезапно за спиной его раздался какой-то шорох. Князь захотел было повернуть голову, но не успел – уши его заполнил мерзкий звук протыкаемой плоти.

Он все-таки пытался еще повернуть голову и посмотреть, что это там происходит, за спиной, но не мог: что-то мешало ему. Спустя пару секунд он ощутил, что в груди возникло какое-то странное неудобство. После этого князь почувствовал неприятную слабость в ногах. Он в недоумении опустил взгляд на грудь и увидел, что из нее торчит, тускло поблескивая, кусок длинного и узкого клинка.

– Господа, – хотел сказать князь, – что происходит?

Он хотел добавить еще, что тут какая-то ошибка, но губы не повиновались ему. В груди неожиданно сделалось очень жарко. Князь увидел, что лезвие, словно змея, уползло назад, в его тело. Внезапная ослепительная догадка озарила сознание. Князю, наконец, сделалось все совершенно ясно. Более того, он понял все обо всем, понял даже про жизнь не только свою, но и всего человечества. Но сказать, увы, ничего уже не смог.

Глаза его заволокла тьма и тело, повинуясь легкому дружескому толчку сзади, повалилось в выгребную яму…

Страшная, позорная гибель князя М-ова не только ужаснула сокамерников, но и нанесла тяжелый удар по соловецкому сообществу художников, литераторов, актеров и музыкантов – он же ХЛАМ. Князь исполнял возрастные роли – начиная от благородных отцов и заканчивая сатирическими портретами зарубежных президентов и иностранных шпионов. Гибель князя поставила под удар планируемую через неделю премьеру, не говоря уже о более далеких перспективах.

– Жаль старика, но незаменимых у нас нет, – с подобающей случаю печалью сказал режиссер Глубоковский и временно ввел на его роль другого артиста, Ивана Калитина, который хорошо знал текст.

Бенефис Калитина закончился не менее печально: после первого же спектакля в новой роли его тоже зарезали под покровом ночи.

После двух подряд убийств взбесилась администрация в лице Васькова. Убивать заключенных без суда и следствия могло только начальство, в крайнем случае – уголовники с санкции того же самого начальства. Смерть, не согласованная с вышестоящими инстанциями, как бы демонстрировала, что не все тут зависит от ОГПУ, а неожиданные свободы прорываются в лагерь хотя бы в таких страшных и нечеловеческих формах.

Васьков вызвал к себе Мишу Парижанина, который отвечал за ХЛАМ перед администрацией. Миша стоял навытяжку перед всемогущим начальником административной части. Дебелое чудовище пронзительно глядело на него из-под тяжелых бровей маленькими, как у лесного кабана, и такими же яростными глазами.

– Кто убил? – спросил Васьков.

Миша развел руками.

– Родион Иванович, откуда же мне…

– Молчать, – сказал Васьков. – Молчать.

Он встал из-за стола и обошел вокруг Егорова. Родион Васьков не был таким уж безумно толстым и не был высоким, но на общем фоне соловецких доходяг казался каким-то сказочным великаном. Возможно, он даже не был таким уж жестоким, однако зная, что начальник административной части в любой момент может отправить человека на тот свет, перед ним трепетали все заключенные – кроме, может быть, политических. Но у тех, как известно, был особый счет, они не боялись даже Ногтева.

– Кто убил, мы найдем, – проговорил Васьков хмуро. – Но театр должен работать.