Он принял душ, побрился, надел свежую одежду, выпил кофе и отправился вниз, в «Дельта-17». С утра ему позвонил Лу Кейси: есть хорошие новости. Слишком долго объяснять по телефону, сказал он, спустись и посмотри сам.

К этому походу большинство людей отнеслось бы со страхом, однако Барнард больше боялся тех казавшихся ему бесконечными периодов между его нечастыми визитами в лаборатории УБЗ-4. Он всегда ощущал притяжение лабораторий, особенно четвертого уровня опасности, где обитали самые опасные патогены. Ничто на земле не могло сравниться с пребыванием рядом с ними. Как-то раз ему пришло в голову, что укротители львов, наверное, испытывают нечто подобное, но даже у них напряжение меньше. Львов ты хотя бы видишь. И дрессируешь. Таких монстров, как заирский вирус Эбола…

Миновав первый шлюзовой отсек и пост проверки безопасности, он зашел в пункт снабжения за свежим голубым халатом, бахилами, резиновыми перчатками и респиратором третьего уровня биозащиты.

УПРБ, как все учреждения, работающие с опасными патогенами, имело несколько уровней защиты. На первом, самом верхнем, где Барнард только что получил облачение, опасных лабораторий и экспериментальных установок не было. Этот уровень предназначался в основном для досмотра и административных функций; даже лабораториям, имеющим дело с самыми редкими микробами, нужна кое-какая бюрократическая поддержка.

Пунктов доступа и покидания было всего два, через один из них Барнард прошел сегодня и во время предыдущего визита с Халли. На лифте он спустился мимо уровней 2 и 3 на самый нижний, самый опасный и с самым ограниченным доступом: уровень биологической защиты 4. По пути к последнему пункту перехода ощутил знакомые симптомы: дыхание и пульс участились, обострилось чувство ориентации в пространстве, стали чутче зрение и слух.

Спускаясь сюда, Барнард всегда вспоминал известное высказывание Уинстона Черчилля: нет более восхитительного чувства, чем то, которое испытываешь после чьей-нибудь неудачной попытки тебя подстрелить. Его собственный опыт во Вьетнаме подтвердил – в определенной мере – истинность этих слов. Черчилль провел под обстрелом несколько недель. Барнард – двадцать шесть месяцев. Приятное возбуждение быстро сквашивалось и переходило в отравляющее разум отчаяние.

В конце первой командировки он не собирался возвращаться в эту страну. На родине он будет в целости и сохранности, а его разум, если и не останется совсем невредимым, то как минимум не разрушится окончательно. Несколько дней Барнард провел в Сайгоне: оформлял документы на убытие в Штаты, спал на чистых простынях, пил хороший шотландский виски, поглощал бифштексы с кровью и салаты из зелени. На второй день мясо надоело, но овощами, свежим салатом, сочными томатами, хрустящей морковью – всем этим он никак не мог насытиться. Как и скотчем. На третий день Барнард проснулся поздно, полчаса принимал душ, съел чудесный завтрак из бекона, пяти яиц и тоста. После полудня он уже сидел в баре отеля «Интерконтиненталь» и наслаждался третьей порцией двойного «Чиваса».

С обеих сторон от него за барной стойкой расположились контрактники с говяжьими телами и упитанные представители тылового эшелона – в своей пошитой по заказу форме они напоминали сардельки. Многие тыловые крысы сидели в компании красивых проституток, от которых несло дешевыми духами. Еще не было и трех часов дня, а шум вокруг стоял как в новогоднюю ночь: все пили, орали, хлопали друг друга по плечам.

В баре на стене висело треснутое зеркало. Барнард посмотрел на себя – чистая отутюженная форма, густой загар, изможденное лицо с запавшими глазами и желтыми зубами. В начале командировки он носил рубашки 18-го размера – на здоровяка-футболиста, – а сейчас тощая шея торчала из воротника как соломинка в стакане. Если не считать шлюх, в баре он был единственным худощавым человеком.

Вокруг ухмылялись свиноподобные лица, колыхались жирные тела, орали бармены, тонкими визгливыми голосами хохотали шлюхи, и Барнард вдруг почувствовал, что вот-вот выблюет «Чивас Ригал» прямо на барную стойку. Глаза затуманились, он едва сдерживался, чтобы не выхватить кольт 45-го калибра – носимый против правил, но и черт с ними, он больше не ходит безоружным, – и не начать дырявить белые рожи.

Он успел выскочить из отеля и завернуть за ближайший угол. Прохожие шли мимо, не обращая на него ни малейшего внимания. Блюющие пьяные американцы стали в Сайгоне такой же обыденностью, как и пресловутые крысы размером с кошку.

На следующий день больной, но трезвый Барнард явился к офицеру, ответственному за возвращение военнослужащих с заморских территорий, и объявил о своем желании остаться еще на один срок. Пухлый майор долго пялился на него из-за шикарного стола красного дерева, экспроприированного в сайгонской полиции.

– Вы пьяны, Брайнард?

Он взглянул на часы: одиннадцать утра.

– Барнард, сэр. Никак нет, сэр. Уже не пьян.

– Наркотики?

– Нет, сэр.

Майор зажег сигару, предложил Барнарду; тот отказался, едва справившись с приступом тошноты.

– Высшее образование?

– Да, сэр.