Глава 7.

Франция, 1419–20 гг.

Падение Руана стало очередным шагом в военной карьере Генриха и в его поисках справедливости во Франции. Хотя это, должно быть, удовлетворило честолюбие короля и решило для него многие проблемы, но создало другие. Например, Генрих должен был быть осторожен, чтобы не сконцентрировать свои войска вокруг Руана и не оставить южную границу Нормандии недостаточно защищенной. Она была уязвима для нападения дофинистов, которые после изгнания из Парижа в мае 1418 года сосредоточили свои силы в долине Луары, где к ним вот-вот должны были присоединиться военные подкрепления из Шотландии[410]. Контроль над опорными пунктами на этой границе был очень важен для Генриха, и он прилагал большие усилия для их сохранения.

На востоке Нормандии он добился своего благодаря умению и рассудительности, но также не без доли везения. Два фактора могли остановить его. После бегства дофина из Парижа в мае 1418 года, его партия (так мы теперь можем назвать арманьяков, чей лидер был мертв) не имела достаточно сил, чтобы справиться с Генрихом в одиночку[411]. Однако, объединившись с бургундцами, можно было чего-то добиться, и именно с целью совместных действий против общего английского врага они заключили соглашение в Сен-Мор-де-Фоссе в середине сентября 1418 года. Вскоре "союз" потерпел неудачу, отчасти потому, что стороны были непримиримыми врагами, отчасти потому, что Генриху было легко вбить клин между ними, следуя своей политике говорить с каждой стороной по очереди, а не с обеими вместе. Другим фактором, который мог бы эффективно остановить Генриха, была возможность (маловероятная), что Иоанн Бургундский предпримет решительную попытку не допустить его приближения к Парижу. На самом деле, герцог ничего не сделал. Целый месяц или даже больше, с конца ноября 1418 года до начала января 1419 года, в разгар осады Руана, герцог Иоанн оставался в пятидесяти милях от него в Понтуазе вместе с Карлом VI.

Когда 11 января 1419 года жители Амьена решили отправить в Руан для помощи осажденным латников и лучников, они не знали, что в тот же день уже велись переговоры между осаждающим и осажденными[412]. В феврале 1419 года Генри Гломинг, галантерейщик, участвовавший в осаде Руана, несколько язвительно высказал свое мнение (за выражение которого он был посажен во внутреннюю тюрьму Флит в Лондоне), что "если бы вы были там с 3.000 человек войска, вы бы нарушили его осаду, и история с Руаном закончилась бы по-другому". Кроме того, он говорит, что "он [Генрих V] смог оставаться у Руана, только потому что герцог Бургундский удержал его врагов от него"[413]. Герцог Иоанн, действительно, прекрасно осознавал результаты своего бездействия. Неудивительно, что жители Парижа, чья безопасность и торговля могли оказаться под угрозой после захвата Руана англичанами, критически относились к герцогу, который на некоторое время уехал из Парижа в Ланьи, а затем в Провен, к востоку и юго-востоку от столицы, забрав с собой короля и двор, и оставив в Париже своего рода "временное правительство", которое должно было взять на себя управление, обеспечив тем самым раскол в королевском лагере между теми, кто следовал за двором, и теми, кто жил в Париже. Тем временем жители Амьена были уверены, что слухи, распространяемые о вероятности нападения англичан, должны восприниматься достаточно серьезно, чтобы они могли закупить провизию и оружие для обороны[414]. Оправдания, приведенные от имени герцога Бургундии в письме Карла VI от 19 января (в день сдачи Руана) о том, что он не смог спасти город из-за трудностей, созданных на его пути сторонниками дофинистов, возможно, были правдивы, но им не хватало убедительности. Простой факт заключался в том, что Генрих полностью владел ситуацией.

Или так казалось бургундскому хронисту Ангеррану де Монстреле, с которым многие согласились бы, что после успешного исхода осады Руана страх перед Генрихом был повсеместным[415]. Насколько он был оправдан? Заметим, что уже в 1418 году Генрих наставлял своих послов в переговорах с французскими сторонами довести противоположную сторону до "максимальной степени уступчивости"[416]. Это говорит о том, что король надеялся выиграть как можно больше путем переговоров и сделать это в кратчайшие сроки. Было ли это просто позицией амбициозного человека, который торопился? Вероятно, нет. Другие факторы влияли на мышление короля и на необходимость выиграть призы как можно быстрее и дешевле.

Скорость и стоимость были взаимосвязанными факторами, которые, вероятно, вызывали у Генриха все большее беспокойство. Парламентская поддержка его военных нужд не обходилась без критики расходов на войну; примечательно, что в 1419 году во Францию не отправлялись большие отряды, что означало, что Генриху приходилось довольствоваться уже имеющимися. Стоимость войны явно начинала беспокоить и короля. Как он напоминал своему совету, ему нужно было платить солдатам, и он был вынужден быть непреклонным, чтобы поддерживать дисциплину и не раздражать население, которое он считал своими подданными, что солдаты должны платить за провизию, которую они покупают. Более того, несмотря на все попытки привлечь на свою сторону население, лишь немногие люди, занимающие высокое положение, проявляли ему повиновение, что еще раз говорит о том, что ему пока не удавалось найти признание среди людей, с которыми он считался и которые могли влиять на других. Кроме того, ни одна армия, какой бы успешной она ни была, не может быть все время полностью удовлетворенной. Когда в марте 1419 года Джон Фельде писал домой Роберту Фраю, секретарю совета, жалуясь на отсутствие мира, на коварство французов и выражая желание, чтобы его друзья "добыли нам пропитание, чтобы мы могли закончить войну и вернуться в Англию"[417], он не только был в военном походе дольше, чем предполагал, но и отражал усталость и "общее брюзжание"[418] по поводу войны, которое он, вероятно, разделял с другими.

Это были проблемы Генриха, возможно, не оцененные французами, которым нельзя было позволить узнать о них. Ни в коем случае нельзя было делать работу врага за него[419]. Пройдя такой долгий путь, Генрих не мог позволить себе показать ни одной щели в своих доспехах: он мог идти вперед только со всей внешней уверенностью. В течение следующих месяцев была покорена остальная часть Нормандии, включая всю область Ко к северу от Руана, хотя замок Гайяр, построенный Ричардом I для охраны Сены над нормандской столицей, пал только в декабре 1419 года, после осады, длившейся более года.

Изменения в обстоятельствах, вызванные успехом Генриха, достигнутым в Руане, повлияли на его дипломатию, которая должна была стать его доминирующей деятельностью в 1419 году. В ноябре 1418 года его посланники, отправленные на переговоры с дофином в Алансон, получили инструкции подчеркнуть требование брака, а также выполнение условий, принятых французами в 1360 году, причем основной упор делался на восстановление и будущий статус земель на юго-западе страны. Генрих не был настроен обсуждать будущее недавно завоеванных им земель: они уже принадлежали ему. Эти переговоры провалились, а встреча Генриха и дофина, назначенная на середину лета 1419 года в Эврё, так и не состоялась. Но к этому времени с Генрихом, завоевателем Руана, искала встречи другая, бургундская, сторона. Политика натравливания одной вражеской стороны на другую (ибо такова была политика) дала Генриху возможность выдвинуть новые требования. В течение короткого времени он встретился с бургундскими посланниками, получив от них впечатление, что если он будет настаивать на своих требованиях к герцогу, то они будут выполнены. С этим приливом оптимизма была организована встреча, на которой должны были присутствовать Генрих, герцог Бургундский, Карл VI, его королева Изабелла и их дочь Екатерина. Ожидания успешного исхода росли.

Первоначально встреча была назначена на 15 мая, но 6 мая было решено отложить ее до конца месяца; Генрих, не желая, чтобы его снова обманули (как это было со встречей в Эврё), потребовал от французов письменного обязательства, что они явятся[420]. 7 мая в Верноне он выдал полномочия сэру Уолтеру Хангерфорду и сэру Гилберту Умфравилю для переговоров о браке между ним и принцессой Екатериной. В то же время Хангерфорд и лорд Фицхью, камергер короля, были наделены всеми полномочиями для ведения переговоров об условиях окончательного мира между королевствами. Договоренности были сложными. Было ясно, что, пока переговорщики занимаются своими делами, должна быть более официальная сторона процесса, который, в конце концов, мог привести к миру и обручению Генриха и Екатерины. Место для переговоров было выбрано заранее, причем с особой тщательностью, чтобы точно определить, какая его часть предназначена для англичан, какая — для французов, а какая должна была стать общей территорией, на которой должен был быть установлен павильон для переговоров. Заранее было достигнуто соглашение о том, когда и с какой стороны (со стороны Мелёна) подойдет Генрих, в то время как французы обязались подойти к месту встречи с противоположной стороны, со стороны Понтуаза, который был их базой в то время. Обе стороны согласились строго придерживаться правил, установленных для этой встречи[421].

Генрих явно придавал большое значение этой встрече и, должно быть, опасался, что французы могут не явиться. Но в три часа в назначенный день они явились, хотя короля, который, как говорили, был болен, среди них не было. Екатерина, однако, была, и Генрих, похоже, легко справился с ролью добровольного жениха во время этой первой встречи. Переговоры, однако, прошли не столь удачно. Англичане заявили, что они хотят только мира, но он не может быть достигнут, если им не будут предоставлены их права, которые включали в себя выполнение условий договора в Бретиньи, копию которых они представили французам в письменном виде, а также все герцогство Нормандия и другие места за его пределами, которые были недавно завоеваны, причем все эти территории должны были перейти к Генриху, его наследникам и их преемникам. Французы, недовольные этим, предложили Генриху отказаться от своих притязаний на трон Франции, на что он был готов пойти, "сохраняя превосходство всех земель, которые будут определены по настоящему договору", под которым он подразумевал суверенитет. В ходе обсуждения этого жизненно важного вопроса французы настаивали на том, что Генрих должен принять расширенную Аквитанию в обмен на отказ от претензий на Анжу, Бретань, Фландрию, Мэн и Турень, на что король отказался пойти. На основании того, что приданое, данное Изабелле, жене Ричарда II, так и не было возвращено после его смерти, французы попросили пропорционально уменьшить сумму, которая могла быть выплачена в качестве приданного Екатерины, с 800.000 до 200.000 крон. Предзнаменования для счастливого исхода и прочного урегулирования были не очень хорошими[422].

Они не были хорошими с самого начала. Как и во время встречи Генриха и Иоанна в Кале в октябре 1416 года, в воздухе витали подозрения. Почему была отложена встреча? Действительно ли Карл VI был болен? Считали ли французы, что в его отсутствие можно пойти только на уступки, не имеющие принципиального значения? Или дело в том, что герцог Бургундии шел к соглашению со своим соперником, дофином, и поначалу сомневался, есть ли смысл вести переговоры с англичанами? Конечно, в данных обстоятельствах смысл был, поскольку, хотя он не мог быть тем, кто пойдет на фундаментальные уступки англичанам, ведя с ними переговоры, он выступал как защитник французских интересов (что после сдачи Руана ему было крайне необходимо) и оказывал давление на дофина, чтобы тот выполнил его условия союза.

Соответственно, герцог Иоанн, не явившись на встречу, назначенную на 3 июля, фактически поставил точку в переговорах в Мелёне. Позже Генрих узнал от королевы Изабелла, что они были прекращены из-за опасения, что в случае принятия столь выгодных для англичан условий (на повестке дня стояла уступка им Аквитании и Нормандии с полным суверенитетом) бургундские сторонники перейдут на сторону дофинистов, "отчего возникла бы еще большая война"[423]. Еще одной жертвой этого серьезного сбоя стал торговый договор с Англией, переговоры по которому герцог санкционировал в Понтуазе 14 июня: месяц спустя стороны договорились отложить дальнейшие дела между собой до октября[424]. Несмотря на перемирие на суше между Англией и Бургундией, которое должно было продлиться до 29 июля, герцог Иоанн почти сразу же заключил союз со своим соперником, дофином, с которым он встретился на дамбе в Пуйи-ле-Фор, недалеко от Мелёна, на Сене выше Парижа. Там, 11 июля, обе стороны прошли через обряд публичного примирения. Признавая, что все большая часть королевства переходит под власть Англии из-за их разногласий, и побуждаемые Аланом, епископом Леона, который был послан Папой, заключить мир, чтобы спасти бедных людей от еще больших притеснений, они согласились игнорировать все неблагоприятные вещи, сказанные друг о друге, забыть прошлое и сгладить свои разногласия: действуя вместе, они обещали изгнать англичан[425]. Как это должно было быть достигнуто, не было ясно. Также не было четко сказано, что обе партии не пойдут, как и прежде, по разным дорогам. Кроме обязательства каждой из сторон не заключать договора с англичанами без ведома другой стороны, мало что изменилось.

Теоретически (и Генрих был прав, рассматривая его именно так) договор Пуйи представлял весьма значительную угрозу для англичан. Генрих теперь знал, что не может доверять ни одному из лидеров во Франции, и что есть только один способ навязать свою волю. Он должен показать, кто здесь хозяин и, прежде всего, кто превосходит других в военном отношении. Его план, направленный главным образом против герцога Бургундского, предусматривал действия, призванные произвести быстрое впечатление. 29 июля истек срок перемирия, заключенного двумя месяцами ранее, и на следующий день было объявлено о начале военных действий. В ту ночь два отряда, один во главе с гасконцем Гастоном де Фуа, другой — с графом Хантингдоном, отправились из английского лагеря в Понтуаз, расположенный в дюжине или около того миль. Отряд Хантингдона заблудился. Отряд, возглавляемый Фуа, с лестницами, атаковал стену Понтуаза как раз между сменой ночной и дневной стражи. Но штурм в стиле коммандос давший нападавшим преимущество внезапности, едва не провалился. Спасло положение то, что опасаясь, что англичан больше, чем их было на самом деле, часть жителей приготовилась бежать через главные ворота, но недалеко от них их встретил Хантингдон со своим отрядом, который прибыл как раз вовремя[426]. Французский двор и некоторые посланники дофина еще недавно находились в городе, поэтому он был еще полон провизии и ценностей, которые попали в руки англичан. Более важным был тот факт, что Понтуаз, расположенный всего в нескольких милях вверх по реке Уаза от места ее впадения в Сену, был хорошо укрепленным городом, расположенным на пути из Руана в Париж.

Теперь Генрих оказался хозяином Вексена, области между Эптом и Уазой, буферной зоной между Нормандией и областью к северо-востоку от Парижа. Еще более значимым был наглядный урок, который Генрих надеялся преподать бургундцам: они не могут шутить с королем Англии. Это подчеркнул анонимный парижский буржуа, описавший, как после полудня того дня, когда Понтуаз пал под ударами англичан, большое количество беженцев из города, многие из которых находились в состоянии шока и неверия в случившееся, начали прибывать в Париж, распространяя новости о событиях того дня. Нежелание герцога Бургундского, который вместе с Карлом VI находился в Сен-Дени, в нескольких милях от города, предпринять что-либо в качестве возмездия после нападения англичан, как говорят, потрясло всех[427]. Англичане имели психологический перевес. Через два дня Кларенс появился под стенами Сен-Дени, всего в шести милях от Парижа, а через неделю, 1 августа, англичан увидели у самых ворот столицы[428]. Напуганные, Карл, его королева и Екатерина покинули Сен-Дени и отправились вместе со своим двором в Труа. Угроза нависшая на Париже становилась все более ощутимой.

С момента взятия Руана в начале года Генрих, должно быть, понимал, что если он сможет контролировать столицу, то сможет решить многие политические проблемы в свою пользу. С экономической точки зрения, Париж мог быть в упадке,[429] но с политической точки зрения он оставался эффективным административным центром, из которого осуществлялась государственная власть. Взятие Арфлера в 1415 году обеспечило Генриху контроль над устьем реки Сены; падение Руана в 1419 году показало, что король продвигается вверх по ее течению, а взятие Мелёна, Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле в конце года позволило Англии контролировать водный путь в нескольких милях от Парижа. Когда Кларенс подошел к стенам Сен-Дени, англичане почти достигли цели. И наоборот, парижане, находившиеся под бургундским контролем с мая 1418 года, воспринимали продвижение английской армии со смесью страха и восхищения, страха перед тем, что могут сделать англичане, восхищения Генрихом как человеком, который знал, чего хочет, и добился этого, герцог Иоанн был слишком хорошо известен своим непостоянным характером, а дофин считался сеятелем раздоров. Свидетельства о событиях, предоставленные анонимным буржуа из Парижа, ясно показывают, что, хотя король Англии рассматривался как враг, он был врагом, имеющим определенный контроль над ситуацией. Такое положение парижане были готовы, в конечном счете, принять[430].

Генрих вскоре стал рассматриваться парижанами как спаситель. Договор в Пуйи-ле-Фор предусматривал, что дофин и герцог Бургундский должны встретиться в обозримом будущем, чтобы договориться о совместных действиях против англичан. Местом для встречи был выбран Монтеро, примерно в пятидесяти милях к юго-востоку от Парижа, где река Йонна впадает в Сену; день встречи был назначен на 10 сентября. Все было тщательно продумано. Встреча должна была состояться на огороженной территории на мосту; на эту территорию должны были быть допущены только руководители и их ближайшие и известные советники и члены семьи, место встречи должно было быть оцеплено с двух сторон после прибытия участников. В назначенное время, около пяти часов, два переговорщика пришли на мост, по одному с каждого конца. Они встретились в центре, и герцог Бургундский преклонил колено перед дофином, когда же он поднялся то был тут же был сбит с ног и убит одним из сопровождающих дофина. В последовавшей затем суматохе еще несколько бургундцев были либо ранены, либо убиты. Произошло трагическое и вероломное преступление, которое в атмосфере недоверия, существовавшей среди лидеров Франции в это время, должно было иметь далеко идущие политические и военные последствия. Есть некоторые сомнения, действительно ли это был заговор: некоторые утверждают, что, встав перед дофином, герцог Иоанн положил руку на рукоять своего меча, который мешал ему, и что это действие вызвало мгновенную реакцию у находившихся там людей дофина. Но независимо от того, был ли дофин замешан в заговоре или нет, он, как говорят, был глубоко потрясен убийством, совершенным на его глазах, естественно, считал себя ответственным за случившееся, и вряд ли его соперники за власть, будь то бургундцы или англичане, позволили бы ему забыть об этом. Последствия стали далеко идущими[431].

Новости достигли Труа и Парижа на следующий день, 11 сентября, и привели в смятение население, которому мир в Пуйи принес надежду на будущую политическую стабильность. В Труа сразу же возник страх перед нападением дофинистов, стремящихся вернуть контроль над личностью короля. Королева очень скоро стала фигурой, призывавшей к продолжению союза между двором и Филиппом, новым герцогом Бургундским. 24 сентября мэр Кале, желая узнать, как смерть герцога Иоанна повлияет на возобновление перемирия между Англией и Фландрией, которое должно было состояться в ближайшее время, написал новому герцогу, выражая сожаление по поводу смерти его отца и спрашивая, как он к этому отнесется[432]. Внезапная смерть человека, который фактически правил Францией от имени короля Франции, вызвала всеобщее смятение.

Возможностями, которые так часто приносит смерть, должны были воспользоваться и два других главных действующих лица этих событий. 15 сентября, всего через пять дней после убийства, дофин написал из Немура герцогу Филиппу. Далеко не выражая сожаления или раскаяния по поводу произошедшего, его письмо, за исключением параграфа о мире в Пуйи, содержало последовательную критику того, что он считал склонностью покойного герцога отдавать предпочтение англичанам (как говорят, начиная со встречи в Кале в октябре 1416 года), его желанием отчуждать наследие короны Франции (в частности, с 1416 года) и его неспособностью сохранить соглашение, заключенное в Пуйи двумя месяцами ранее. Общий тон письма не мог завоевать дофину много друзей именно там, при герцогском дворе, где он больше всего в них нуждался.

Генрих V отнесся к новому повороту событий совершенно иначе. В июне в Мелёне он согласился, что при выполнении определенных условий в отношении земель, которыми он будет владеть во Франции, он откажется от своих притязаний на французский престол. Три месяца значительно изменили эту картину, а убийство в Монтеро должно было изменить ее еще больше. Теперь Генрих рассматривал ситуацию, в которой три человека считали себя претендентами на власть и, в конечном итоге, на трон Франции: герцог Филипп, слишком молодой и неопытный, был кандидатом только в своих собственных глазах, если кандидатом вообще; дофин, теперь морально отвергнутый ужасным характером своего преступления; и Генрих, поддерживаемый вековыми притязаниями и фактический хозяин большей части королевства Франции, лучший из трех. События начала сентября избавили от одного соперника, наследнику которого еще предстояло сделать себе имя, и полностью опозорили другого. Поскольку никто не мог соперничать с ним в репутации, военной силе или политической проницательности, для Генриха, который в последнее время не предъявлял своих претензий на корону Франции, настало время вновь заявить о них. Если бы он действовал смело, то вполне мог бы превратить притязания в реальность.