– Что панне на ужин подать?

Во дворе вдруг зашелся лаем Туман. Загрохотало в сенцах. Двери стукнули по стене, заставив котенка взвизгнуть и спрятаться под печь. Валентина опрокинула корыто, серая вода поползла по утоптанному полу, Гайли невольно поджала ноги.

– А вот я посмотрю, кто у тебя тут!! Собак развела… Ты у меня погавкаешь!

Вошедший был пьян. Не навеселе, а между похмельем и мутной злобой. Но на ногах держался крепко. Постукивал держкой кнута по голенищам перепачканных в пыли и навозе сапог, отклячивал полные губы, щурил исподлобья меленькие серо-зеленые глаза. Вид имел сытый, даже раскормленный, кармазинная рубаха чуть не лопалась на плечах, по жилетке тянулась золотая цепочка часов.

– Пане Аверьян! Тут гонец…

Гость с издевкой вылупился на полуодетую Гайли. Хмыкнул, облизал губы. Она отточено повернула золотую голову.

– Значит, сегодня обойдешься без меня, Валентина. Тебя как звать?

– А тебя?

– Пан эконом. Но можно п-по имени… – он склонил голову к плечу, подмигнул, – если дог-говоримся.

– Дайте мне веник, Валентина!

– З-зачем?

– Пожалуйста! – сказала с упором Гайли. Аверьян хыкнул, заставив хозяйку вздрогнуть, но мешать не стал. Он упивался собственной силой и потому проявил снисходительность. А еще ему было любопытно, как станет выкручиваться девка-гонец.

Гайли распустила голик, вытянула прут, постучала им по столу, проверяя на гибкость.

– Ведьмуешь? Да я таких, как ты…

Гайли с размаху перепоясала власть по брюху. Затолкала веревку в ощеренный рот, точно взнуздала, и кошкой запрыгнула эконому на плечи. Ойкнула, отскочив к печи, Валентина. А потом, не выдержав, чуть не сметя лавку, приникла к окошку. Эконом выбегал из хаты человеком, а по двору под надсадный брех Тумана бежал уже конем. Подобравшись, скакнул через ворота и исчез в мареве улицы с гонцом на спине.

Он пробовал еще "козлить", подкидывая зад, вставать свечой, кусаться, даже кататься на спине – но воля всадницы оказалась сильнее. Не раз и не два обежал жирный буланый с отвислым задом немаленькое село; так что пена летела с губ и екала селезенка, но бешенство постепенно исчезало из красных глаз. Жеребец пошел ровнее, подправляемый прутиком, и на поляну у реки, где сладила плясы молодежь, вбежал мирный и тихий. Грохот копыт о землю заставил замолчать музыкантов и разогнал напуганных танцоров по обе стороны от костра. Какой-то миг все еще лицезрели буланого, а потом безо всякого перехода – взнузданного веревкой, покорно бегущего на четвереньках эконома. В двух шагах от костра полуголая Гайли соскочила с его спины так горделиво, будто была одета в великокняжеский убор. Парни стыдливо отвели глаза. Эконом нежно фыркал, дыша в ухо перегаром. Кулак Гайли отодвинул преданную морду в сторону. Кто-то из девчат пискнул, не сдержавшись, и над заливными лугами, над рекой, над кустами вербы грянул оглушительный смех.

Старший из гонцов, назвавшийся Гивойтосом, с трудом выдернул веревку из стиснутых зубов Аверьяна, шлепнул по жирному загривку:

– Иди, человече, и не греши!

Разум вернулся в зенки, эконом повернул – сначала все еще на четвереньках. Затем вскочил на подгибающиеся ноги и, сопровождаемый громогласным хохотом, с треском ломанул через кусты.

– Ох, как бы худо не было!