– Я не ваша.
– А чья же? Не ведьма, нет? Тринадцать лет в марце, так? Кто тебя из-подо льда вытащил?
– Помню.
– Вот и гляди, – он привалился к стене. Из отвора-оконца тянуло прелью, плесенью и грибами, крапивой, папоротником. Князь сидел спокойно.
Девка сновала по землянке, раздувала угольки, терла миску песком: но каждое движение ее было нарочитым и словно оборванным. Алесь ждал. Медленно достал из кармана склянку, откупорил, покачал в ладони, любуясь на сверкающее содержимое. Столь же неторопливо достал нож, прокалил над огнем.
– Нет. Нельзя навьев подымать. Грех.
– Прекратите, панна Маржецкая.
Властно взял Ульку за хрупкое плечо, разорвал ветхий рукав, чистой тряпкой обмыл кожу на локте.
– Грех здрады на твоей сестре. Не хочешь Северину спасти? Ведь из-за нее Игнася расстреляли. И тот генерал, каратель, приезжал на ее могилу.
– Неправда! Не-ет…
Лейтава, Краславка, 1830, середина августа
Адам Цванцигер, прямой наследник коменданта Двайнабургского Франциска Цванцигера, командор Краславской прецептории, барон, маршалок Люцинский, снял соломенную шляпу и вытер вспотевший лоб. На платке осталась черная полоса.
– Так что больше копать не будем, – вклинился в размышления голос Гервасия, артельного головы, третий месяц работающего с паном на раскопах. – Потому как грех. Пан ксендз говорил с амвона, что грех, долокопство и разрывание могил то есть.
Упарившись от столь длинной речи, бородатый Гервасий замолк. Как стена. Пан Адась судорожным движением ткнул пенсне и оглянулся на виленского профессора отдаленной истории. Толстый профессор то и дело вытирал обильно текущий по лысине пот и прикладывался к бутылке с сидром, засунутой в ведерко с водой. На умоляющий взор хозяина Краславки он только развел ручками. Что вы хотите, мужики, варвары, лейтвины. Отчаясь уговорить мужиков, пан Адась махнул рукой: а, все к черту! – и плюхнулся рядом с профессором на траву. После спиноломных мучений сидеть было удивительно приятно. В траве пестрели цветочки, трещали кузнечики и солнце, подбираясь к зениту, сулило скорый обед.
– Так что пан прикажет, – дипломатично кашлянул над ухом Гервасий. – Закапывать?
– Почему – закапывать? – этот невинный девичий голосок заставил артельщиков побледнеть, а пана Адася – покраснеть, вскочить и снова рвануть пенсне. Один профессор мирно хлебал сидр, не понимая причины переполоха.
– Э-э… – сказал барон Цванцигер. – Профессор отдаленной истории Долбик-Воробей. Франциска-Цецилия, моя племянница.
Профессор кивнул не вставая и просопел что-то, к случаю приличествующее. Перед ним стояла невинная девица семнадцати, должно быть, лет, совершенно обыкновенная: пухленькая, румяная, с собранными по еллинской моде в узел на темени волосами; когда она встряхивала головой, тугие локоны, свисающие вдоль ушек, колыхались, как у озорной спаниелихи. На Фране было хлопчатое в мелкий цветочек платье, соломенную шляпку с лентой и букетик диких гвоздик она держала в руке.
– Почему – закапывать? – строго повторила паненка.
Теперь побледнел пан Адась, а покраснели мужики.