На жальнике[13] страшило, и мало кто забредал туда или просто проходил мимо без дай-нужды. Кладбище затравело, забурьянело, из высокой, в пояс, крапивы выглядывали кренящиеся чубы обелисков. Дуплистые осокори, высаженные вдоль проваленной ограды, нудно скрипели. Над кладбищем носилась пыльца одуванчиков, пахло плесенью и сырой землей. И когда раздался стон, девчонка из соседней деревушки (знающая, что за жальником в бору наилучшие лисички, а потому презревшая опасность) так и подскочила на месте и, выронив корзину, схватила за рукав ровню-брата.
– Янче!
– А?…
Братние синие глазищи закатились под лоб, губы побелели и испуганно дрожали.
– Мроит?
– Бежим!…
Проще было сказать, чем сделать. Ноги точно пристыли к земле.
Тягучий стон повторился.
– Мань, то маменька нас зовет?
– И-и… – сестра оберуч схватилась за платок на голове и тоненько завыла. Вой этот пуще пряников разохотил в парне храбрость. Тот сгреб и выставил поперед себя корзины и поломился через кусты.
Девка лежала на холме. Кроме кабтиков, сорочки и плюшевой кацавейки, на ней ничего не было. А вся трава по холму была изрыта и истоптана копытами. Ян припал на колени. Девка была живая, дышала еще.
– Навьи погуляли. Марья!…
Сестрица, словно привязанная к двойне веревочкой, уже стояла рядом.
– К Ахвимье беги!
– Сглазит. Ой, что это? – заскорузлый пальчик с обкусанным ногтем указал лежащей в лоб. – Звездочки ни то…
– Беги, так тебя!…
Манька подорвалась на резвы ножки. А Ян сквозь ветки старой березы, растущей под холмом, поглядел на восходящее солнце. Если девка – нежить, мара, то должна уже сгинуть. Те-оплая. Звездочки сеструхе примерещились… звездочки?!
– Подымай. Да легше, легше!…
Твердый голос вейской знахарки заставил развеяться страшные тени.
– Донесешь-от?