–
Они пойдут на все, чтобы избавиться от меня, даже готовы уложить в постель к отцу другую женщину. Мне кажется, что я сейчас лишусь чувств, я едва заметно покачиваюсь.
– Мадам! – обращается ко мне с притворной тревогой мадам инфанта, поднимает руку, останавливая музыку. – На вас лица нет. Вы стали белее мела. Вам снова нездоровится? Чем мы можем вам помочь?
Я беру себя в руки и обвожу взглядом дочерей Луи, которые ведут себя, как злобные обезьяны, пока я стою перед ними на жаре. Им никогда не одержать верх. Я им этого не позволю.
– Благодарю за участие, мадам, я чувствую себя чудесно. – Но тут мои щеки и шея покрываются мелкими бисеринками пота, а ноги, скрытые юбкой, начинают подрагивать. – Наверное, меня пленила красота голоса дорогой мадам де Нарбонн. – Не могу не признать, милочка, – я поворачиваюсь к ней, – у вас волшебный голос. Как бы мне хотелось спеть с вами дуэтом. – Да, живот у нее под платьем чуть выступает.
– Дуэтом! – фыркает мадам инфанта. – Какое забавное предложение! Мне кажется, что голос Нарбонн звучит прекрасно. Соло. – Она удивленно изгибает бровь.
Я улыбаюсь ей в ответ.
– Тогда я тоже буду петь соло, – отвечаю я и, не дожидаясь позволения, затягиваю другую арию из этой же оперы:
Никто не решается меня прервать, и, закончив, я делаю глубокий реверанс и улыбаюсь хозяйкам покоев. Я думаю: меня не укротить. Неожиданно в меня вселяется уверенность. Пусть затевают свою мышиную возню, но они недооценивают крепость нашей связи с Луи. Силу его зависимости от меня, силу моего влияния. Ничто и никто не способен поколебать мою уверенность, даже пятнадцатилетняя красавица.
Вскоре мне донесли, что Франсуаза де Нарбонн и вправду делит ложе с королем. Я не верю, что он впервые изменяет мне; мне известно, что его слуга Лебель иногда приводит к нему юных девиц из окружающих деревень и селит их под крышей дворца. Но это грязные гризетки – пастýшки, а не придворные дамы. И Матильда, Перигор, Робек – не тайна для меня, я подозреваю, что они удостоились разделить королевское ложе.
Мой врач Кенэ все больше и больше тревожится о моем здоровье и в итоге говорит, что мне противопоказаны выкидыши. Смысл сказанного предельно ясен. Мне всего двадцать восемь, но, по словам Кенэ, я не доживу до тридцатилетия, если буду продолжать интимные отношения с этим мужчиной.
Он – смысл моей жизни, и он же меня убивает.
Когда я сообщаю об этом Луи, он грустно обнимает меня. Мы оба знаем, что это конец. Конец стольким мечтам, включая мечту о ребенке от него. Я льну к нему, и целую ночь он нежно меня утешает.
– Как же мне покойно в твоих объятиях, Помпон. Как же покойно. – Он засыпает рядом, а я размышляю о будущем. О будущем без детей, без его объятий. Я целую спящего короля в лоб, вдыхаю такой знакомый запах.
Когда приходит рассвет, чтобы забрать его у меня, он встает, берет мои ладони в свои руки.
– Мне пора, любимая моя, – говорит он, в глазах его неподдельная грусть. – Но я ненадолго, можешь не сомневаться. Ты мой друг, самый близкий. Мне без тебя никак.
«И мне без тебя», – думаю я, с тоской глядя на него. Он уходит, я лежу в пустом коконе своей постели. Друг. Худшее из слов, лучшее из слов. Я провожу рукой по теплой вмятине от его тела, перекатываюсь и вдыхаю ускользающий запах. Мне больше не властвовать над всеми его чувствами, не быть вершиной его привязанности. Друг.
И хотя моя постель будет пуста, его ложе – нет. Опасная ситуация, хотя Франни и заверяет меня:
– Не забывай, дорогая, только по твоей лестнице король поднимается вверх и спускается вниз. Нам всем известно, что король человек привычки, а ты самая сильная привычка из всех. Только у тебя он ищет утешения, объятий, ласки.
Я грустно думаю: «Привычка!», потом качаю головой. Нет-нет, не привычка – привычку не любят. Но каждый любит свою мать.