– Нет-нет. Версаль немыслим без тебя, – запинаясь, говорит он. Король – закрытый человек, не привыкший выражать свои чувства, но слова его – бальзам для моей души. Он ничего мне не обещает, но я понимаю, что сделала все, что в моих силах. Даже не упомянув ненавистное мне имя.
На следующий день Морпа исчезает, покидает свой пост со знаменитым lettre de cachet[10]. Когда он узнал новости, его вырвало прямо на пол – это был час моего величайшего триумфа. Я удовлетворенно думаю: одним врагом меньше, но все надежды на новый союз пошатнулись, когда Ришелье, сославшись на мучительную боль в ухе, отклоняет мое приглашение на концерт, который я даю. Он присылает огромный букет белых гвоздик в знак своего сожаления.
Маленький кусочек бирюзы с буквой «М» на нем тихо опускается на дно аквариума, а над ним безмятежно проплывают рыбки. И однажды, я клянусь, здесь будет еще один камешек – может быть, рубин, – на котором будет вырезано «Р». Когда-нибудь.
От аббата Франсуа-Иоакима де Берни
Сан-Марсель-д’Ардеш, Лангедок
2 мая 1749 года
Драгоценная моя маркиза!
Нет, нет и нет! Я не мог бы это пропустить! Какое же неудачное время выбрал для кончины мой дядюшка и как прискорбны хлопоты, связанные с его похоронами, заставившие меня пропустить столь знаменательное событие! Как же здесь ужасно: повсюду каштаны, даже в вине. Дикари! Злюсь на своих родителей за то, что поселились в глуши, которая напоминает Монголию.
Вчера обедал с губернатором – невежа с претензией на утонченность, и я могу поклясться, что обнаружил в своем пироге мышиный хвост. А говорили мы о Вас, дорогая маркиза. Признаюсь честно, я заявил, что Вам принадлежит не только сердце короля, но и бразды правления страной в Ваших умелых ручках.
Потакая собственным слабостям, я с гордостью рассказал ему о той роли, которую сыграл в вашем успехе. Только подумайте, когда мы познакомились, Вы не могли отличить герцога со званием пэра от простого герцога! Или не знали, как правильно приветствовать внучку принца крови, если она вышла замуж за графа! Как же все изменилось, мой добрый друг!
Адье, милая моя маркиза, считаю дни, когда я опять вернусь в лоно цивилизации. Как же сладки благи цивилизации теперь, когда Вы мастерски убрали эту огромную, плохо одетую занозу.
И в конце письма небольшой стих:
Вечно преданный,
Глава двадцать седьмая
– Драгоценная моя маркиза. Позвольте вас расцеловать по-испански, – говорит инфанта, усаживаясь на диване, и желтое платье растекается вокруг нее подобно растопленному маслу. В чертах ее лица видны черты Луи, но она лишь отдаленно походит на отца, унаследовав от королевы массивный нос и скулы.
Я наклоняюсь, оказываясь в неловкой близости со своим признанным недругом. Она очень тучная для такой юной девушки, а от слишком жирных волос неприятно пахнет. Одна из испанских фрейлин, над верхней губой которой заметны усики, молча стоит за инфантой. С приездом испанцев и их волосатых женщин один остряк заявил, что больше не может оказывать обычные знаки внимания дамам или тем, кто, как он надеется, таковыми являются, из-за боязни совершить ошибку и быть заточенным в Бастилию за преступление против Господа и природы.
Я подчеркнуто официально приветствую дофину, а потом принцессу Генриетту, Аделаиду и Викторию, сидящих на диване с изогнутыми ножками и спинкой. Двух младших, Софи и Луизу, посчитали еще недостаточно благовоспитанными, чтобы участвовать в беседах в кругу семьи.
Они не предложили мне сесть, и я ощутила себя, как в гнезде с затянутыми в платья гадюками. В толпе фрейлин позади принцесс я замечаю Элизабет, которую только-только назначили
– Ох! – восклицаю я, когда какой-то малыш в чем-то голубом проносится мимо и задевает юбку липким мороженым.
– Изабелла! – мягко укоряет мадам инфанта. – Только посмотри, как ты испортила платье маркизы.