ПРИВЕТ БОРТА КПС КЭ[34]. НА ПОЛПУТИ В НЙ. НЕНАВИЖУ ТЕБЯ ВСЕ БОЛЬШЕ С КАЖДОЙ МОРСКОЙ МИЛЕЙ. УЖЕ НА 5 НЕДЕЛЕ БЕРЕМЕННОСТИ.

Предоставив мужчинам и дальше изучать “Оушен Таймс”, я решила размять ноги на прогулочной палубе. Это занятие быстро мне надоело: каждые десять ярдов приходилось либо обходить петлявших старушек, либо уворачиваться от стюардов, спешивших по новому поручению. На минуту я остановилась у борта подышать свежим воздухом. Серая Атлантика обволакивала корпус корабля. Вдали – бесконечная лента горизонта. Я вдруг поняла, что еще никогда не бывала так далеко от Клайдбанка, что путешествую первым классом на судне, которое конопатил на верфи “Джон Браун энд компани” мой отец. Он бы улыбнулся, увидев, что его трудами я держусь на плаву, но гордости я не испытывала. Мне хотелось, чтобы океан поглотил меня целиком.

В глубине души я верила, что встречу в Нью-Йорке Джима Калверса. Я говорила себе, что все равно бы отправилась в это путешествие, что фантазии, где я сталкиваюсь с Джимом и его сестрой в Вашингтон-Сквер-парке, не повлияли на мое решение. На вопросы других пассажиров я отвечала, что еду знакомиться с владельцами галереи, которая представляет мои интересы. Тогда они спрашивали, за сколько уходят мои картины, будто это главный показатель истинного мастерства. Тут в беседу вмешивалась Дулси, но, если ее не было рядом, я говорила: “Достаточно, чтобы путешествовать первым классом”, на что мои собеседники вынуждены были признаться, что, к своему стыду, ничего обо мне не слышали. Правда была не столь привлекательна, и я ее скрывала. После той кошмарной ночи с Уилфредом я не закончила ни одной работы, а после его статьи в “Стейтсмене” сама мысль о живописи вселяла в меня тревогу, поэтому перспектива новой выставки – хоть в Лондоне, хоть в сибирской глуши – была весьма туманной.

Если бы Дулси не настояла, я бы вообще никуда не поехала. “Тебе нужно сменить обстановку, – заявила она. – Покатайся по Европе месяцок, посмотри тамошние красоты, сделай пару-тройку снимков, познакомься с парой-тройкой мужчин. Выбрось этого идиота из головы. О, или знаешь что… (Один из основателей “Роксборо”, Леонард Хайнс, подыскивал место для второй галереи на Манхэттене.) Лен вбил себе в голову, что заправлять там должна я. Сколько раз ему говорила: нет у меня времени расхаживать по Мидтауну в поисках подходящего места для галереи, но он не слушает. Поехали со мной? Мне нужен хороший попутчик, а ему нужно запомнить твое лицо. Нам обеим это пойдет на пользу”. Ни в какой другой город вместе с Дулси я бы не поехала, но во мне еще теплилась надежда, что Джим затаился в сердце Нью-Йорка. А я знала, что только встреча с ним разгладит шрамы, оставшиеся после Уилфреда.

В поисках тишины и покоя я поднялась на солнечную палубу. День был теплый, и бодренькие жены первого класса загорали на шезлонгах. Высматривая среди широкополых шляп и голых плеч свободный столик, я поняла, что компания этих женщин ничем не лучше компании их мужей. Я была не в силах сидеть и слушать, как они обсуждают развлекательную программу: “Без пятнадцати четыре в салоне «Оркестр Гордона Кейна». Я пойду, если ты пойдешь, Люси. Или у тебя другие планы?” Я даже не сбавляла шаг – просто обошла солярий по кругу и спустилась по трапу, сжимая в руке влажный томик “Непочетного места”[35].

Ничего не оставалось, как отправиться на корт. Вот уже три дня Дулси участвовала в корабельном турнире по сквошу. Сквош был ее страстью – о чем я с удивлением узнала в начале путешествия, когда она постучалась ко мне в каюту в белоснежной форме с полотенцем на шее. Она утверждала, что у каждого должно быть спортивное хобби, если он не хочет в “пятьдесят с гаком умереть от инсульта”, а сквош для нее – особый вид искусства, “единственный, в котором у меня хоть проблеск таланта”. Уровень подготовки участников был низким даже по самым щедрым оценкам, и на первых порах Дулси с легкостью продвигалась по турнирной таблице, пересказывая мне каждый матч за ужином в “Веранда-Гриле”. Но сегодня ей предстояло сыграть (по ее выражению) “в заковыристом полуфинале” против знакомой из своего старого клуба в Мэйфере. “Аманда Йеил, – сказала она, поежившись. – Обскакала меня на прошлогоднем Открытом чемпионате, во втором туре, а потом ее разгромила Хезер Макки. Не заметила ее в списке пассажиров. Ох и долгий же будет матч”. Никогда не видела, чтобы Дулси перед кем-то так робела, и это навело меня на мысль, что ей, наверное, не захочется, чтобы я пришла за нее болеть.

Поднимаясь на балкон над кортом, я слышала ритмичный стук мяча о стены, писк спортивных туфель. Я ни разу не видела, как играют в сквош, не знала правил и на что полагается обращать внимание зрителю. Когда Дулси бросалась словечками вроде “ник”, “дроп” и “передняя линия”, я с умным видом кивала. У нее хорошо получалось описывать перипетии матчей, да и перебивать ее было бы невежливо. Вообще-то я даже завидовала этому ее дару – увлекаться самой нудятиной и за счет чистой силы воли заражать своим энтузиазмом других.

На балконе стоял мужчина с ребенком. Я хотела спросить, какой счет, но подумала, что по этикету следует подождать паузы в игре.

– Пап, – сказал мальчик, глазея на меня, – нам теперь придется убрать вещи?

Ему не хватало роста, чтобы наблюдать за игрой поверх перил; с виду лет семи, он был в накрахмаленной, застегнутой доверху рубашке и слишком высоко натянутых брючках. Прозрачный парапет был весь в мазках его пальцев – он увлеченно возил игрушечные машинки по стеклу, выписывая медленные восьмерки.

– Ты о чем? – пробормотал его отец.

– Для тети. Она хочет сесть.

– Какой тети?

Мужчина обернулся. Это был, как выражалась Дулси, “форменный зануда” – в очках, с бородой и не особенно красивый. У него намечалась проплешина на макушке и седина у висков. Пиджак перекинут через левую руку, точно полотенце официанта. Приглядевшись, я поняла, что его занимает вовсе не происходящее на корте. Он вытирал платком протекшую авторучку. На рубашке у него было синее пятно – иззубренный островок под соском.

– Простите, – сказал он. – Одну секунду.

Вытерев ручку, он положил ее на кресло у меня за спиной. Я сказала, чтобы не беспокоился:

– Нет, правда, я лучше постою.

Но он решил во что бы то ни стало убрать свои вещи, будто в них было что-то постыдное. Помимо портфеля с потрепанными папками, на сиденье валялись детские игрушки – пластиковые солдатики, лошадки и артиллерия, оловянная ракета с облупившейся краской. Мужчина защелкнул портфель и начал поспешно собирать игрушки.

– Иди сюда, помоги, – попросил он сына. – Клади их в карманы.

– Ничего страшного, – сказала я. – Не надо из-за меня суетиться.