3

В салоне первого класса все разговоры были про “эту историю”. Пятеро мужчин в темных фланелевых костюмах с одинаковыми, как у родных братьев, узкими подбородками сидели кружком в мягких креслах, листая “Оушен Таймс” и обсуждая новости дня. Их жены тоже были где-то на корабле (до меня долетело упоминание о бридже на прогулочной палубе, о концерте в коктейль-баре), и эти пятеро решили: будь они прокляты, если упустят возможность поговорить о своих мужских делах за полуденным стаканчиком “Тома Коллинза”.

Все началось с шуток про “эту историю с зондом «Пионер»” и как она лишний раз доказывает, что американская космическая программа никуда бы не продвинулась без британских инженеров. Затем настал черед “этой истории с поездом” и небрежных ремарок о том, что подобных аварий вообще не должно быть в таком большом месте, как Калифорния, где столько земли, что рельсы и дороги могут не пересекаться. Не знаю, что раздражало меня сильнее – их невежество или неуважение к другим пассажирам. Даже рев двигателей – нескончаемый рокот, который я еще не научилась игнорировать, – было приятнее слушать, чем их стрекотню и нытье. “Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем «Трио Арчи Уэста»”, – сказал один из них. “Мы все их выступления видели в прошлом году”, – ответил другой. “«Веранда» тоже уже поднадоела”. – “Да тут все никуда не годится”. – “Совершенно верно”. – “Когда они уже перестанут подсовывать нам луковый суп на завтрак? Венец, мать его, кулинарного искусства”. – “И не говори”. – “Нас им с пятьдесят пятого пичкают!” – “Судя по вкусу, тогда его и сварили”. – “Ха-ха-ха!”

Я надеялась, что кто-то из стюардов или судовой казначей попросит их вести себя потише, но экипаж занимался своими делами, да и других пассажиров в салоне почти не было. Проще уйти. На борту полно помещений, где можно дочитать книжку. А если тихий уголок для чтения я не найду, целая брошюра “услуг и развлечений” поможет мне забыть обо всех невзгодах: бассейны и рестораны и кинотеатр, где крутят “Гиджет”[33], хотя все это я не задумываясь променяла бы на час работы в своей мрачной мастерской в Килберне.

В курительной комнате я уже побывала: слишком много болтовни и слишком мало кислорода. Библиотека подходила идеально, пока из-за качки книги не заскользили туда-сюда по полкам и я не ощутила дурноту. Чтобы очухаться, я переместилась в ресторан, но вскоре туда пришел управляющий персоналом и начались шумные приготовления к вечерним танцам кабаре. Судно достигало более тысячи футов в длину – по выражению Дулси, “настоящий город на воде”. В нем было тринадцать палуб и грузовой отсек, вмещавший багаж двух тысяч пассажиров. Так почему же на борту не нашлось ни одного местечка, где я могла бы устроиться?

Как назло, Дулси забронировала для меня люкс, хотя я просила что-нибудь попроще в каютном классе. Мы добирались до Нью-Йорка по воде, потому что самолеты вызывали у Дулси панику (“Это все из-за бомбежек”, – пояснила она), а одна я лететь не решилась. Расходы покрывала галерея. Дулси заявила, что за чужой счет согласна путешествовать только первым классом, и сняла для нас две самые дорогие каюты, какие оказались свободны на “Куин Элизабет”. Благодаря ей мне предстояло провести все плавание в обществе богачей, с которыми я никогда бы не заговорила по собственному желанию: нудных ньюйоркцев, что возвращались со свадьбы родственников “в дивном маленьком городке”; нарядных супружеских пар из Лондона, что чрезмерно расхваливали интерьеры корабля (“Таких гобеленов мы еще не видели, а сколько экзотических пород дерева! Просто нет слов!”); хамоватых промышленников, что шумно хлебали “буравчики” и кидали на скатерть креветочные хвосты. Куда ни повернись, всюду высокомерие и самолюбование, всюду насмешливые интонации Уилфреда Сёрла.

С тех пор как мы отплыли из Саутгемптона, я не знала покоя. Побыть одной удавалось только у себя в каюте, но и там мне становилось не по себе. Номер был гигантский и настолько роскошный, что даже покрывала на кровати выглядели изысканнее, чем вечерние платья, которые Дулси одолжила мне в поездку, и, хотя по ночам мне спалось хорошо, днем я не находила себе места. В экономкласс, “к себе подобным”, я тоже не рвалась: пересекать Атлантику – занятие не столь поэтичное, как описывал Мелвилл, и я была рада, что избавлена от тесноты нижних палуб. Но в каюте я была настолько оторвана от происходящего на корабле, что начинала дергаться и поддаваться плохим мыслям.

Если я не следила за передвижениями других пассажиров и не ощущала вокруг бесшумную работу экипажа, то начинала зацикливаться на своих проблемах. Одна в каюте я задыхалась от их наплыва и так на себя досадовала, что от одного взгляда на свое отражение хотелось разбить зеркало. Я чашками хлебала чай из болотной мяты с медом и часами отмокала в ванне, в едва теплой воде, сочиняя телеграммы в Англию, которые все равно бы не осмелилась послать.