Дженис криво улыбнулась:
— Ты и пойдешь. Тебе есть что терять… — И добавила с прежней лукавой усмешкой: — К тому же только я знаю, как надо разговаривать с Кокосом.
Секунду мы стояли, глядя друг на дружку. Затем краем глаза я увидела, что брат Лоренцо преклонил колени перед одним из разоренных алтарей и молится Богу, который давно покинул это место.
— Я не могу, — прошептала я. — Я тебя здесь не оставлю.
— Придется, — твердо сказала Дженис. — Если ты не пойдешь, пойду я.
— Хорошо, — согласилась я. — Иди. Прошу тебя.
— Джулс! — Она обняла меня за шею. — Ну почему ты вечно лезешь в героини?
Дальнейшее избавило нас от бурного эмоционального спора за обладание мученическим венцом. Скрежет и завывания дрелей прекратились, и из придела повалили бандиты, смеясь и подшучивая над своими приключениями и перебрасываясь четырьмя драгоценными камнями с грецкий орех величиной. Последним вышел Умберто. По его лицу я догадалась, что он думает о том же, о чем и мы: закончено ли наше участие в делах Кокко и неапольской шайки или они захотят чего-то еще.
Словно прочитав наши мысли, мужчины прервали веселье и уставились на нас с Дженис, застывших на месте, прижавшись друг к дружке. Кокко разглядывал нас с особым удовольствием; насмешка на его лице говорила, что он отлично знает, какую дополнительную пользу мы можем ему принести. Но, раздевая глазами Дженис, он понял, что, несмотря на бесстрашные выходки, перед ним еще одна испуганная девчонка, и его глаза стали холодными. Он сказал что-то своим людям, отчего Умберто прянул вперед, расставив руки, как бы закрывая нас от него.
— Нет! — взмолился он. — Ti prego!
— Vaffanculo! — процедил Кокко, направив на него автомат.
Последовал длинный обмен мольбами и оскорблениями, и, наконец, Умберто перешел на английский.
— Друг мой, — сказал он, едва не опустившись на колени. — Я знаю, ты великодушный человек. Я обещаю, ты об этом не пожалеешь.
Кокко ответил не сразу. Его прищур свидетельствовал, что ему не понравилось упоминание о прошлом.
— Пожалуйста, — настаивал Умберто. — Девочки никому не расскажут, клянусь тебе!
Кокко поморщился и сказал на скверном английском:
— Девочки всегда болтают. Языками мах-мах-мах.
Стоявшая сзади Дженис больно стиснула мне руку. Она, как и я, понимала, что у Кокко нет причин оставлять нас в живых. Он получил камни, больше ему ничего не нужно, тем более живые свидетели. И все-таки мне не верилось, что пришел наш конец: неужели после стольких трудностей, туннелей, раскопок и нашей помощи он нас убьет? Вместо страха я ощутила ярость на этого бездушного ублюдка Кокко и на то, что лишь один человек не побоялся встать на защиту слабых — наш отец. Даже брат Лоренцо неподвижно стоял, перебирая четки с закрытыми глазами, словно происходящее не имело к нему отношения. С другой стороны, что он мог сделать? Старый монах не ведал ни зла, ни английского.
— Друг мой, — снова начал Умберто, изо всех сил стараясь говорить спокойно, стараясь пробить хоть маленькую трещину в невозмутимости Кокко. — Когда-то я спас тебе жизнь. Помнишь? Неужели это ничего для тебя не значит?
Кокко притворился, что задумался. Через секунду он ответил с высокомерной миной: