Подняв глаза, я увидела, что Дженис тоже плачет, хотя она тут же сердито вытерла слезы, не желая давать Умберто повод удовлетворенно хмыкнуть при встрече.

— Какой козел! — бросила она. — Вынудил нас жить во лжи столько лет. А теперь вдруг… — Она сердито замолчала, когда бутылочная пробка сломалась пополам.

— Ну, — начала я, — по крайней мере, это объясняет, откуда он знает о золотой статуе. Наверняка из мамы вытянул. Если они и правда были… ну, ты поняла… вместе, он наверняка знал и о шкатулке с бумагами, хранящейся в банке. Это объясняет, почему он подделал письмо тетки Роуз и велел мне отправляться в Сиену и первым делом поговорить с президенте Макони. Он явно слышал это имя от мамы.

— Но столько лет! — Дженис пролила вино на стол, торопясь наполнить наши бокалы. Несколько капель попало на фотографии. — Почему он нам сразу не сказал? Почему не объяснился с теткой Роуз, когда она еще была жива?..

— Представляю себе этот разговор. — Я быстро вытерла снимки. — Не мог он ей признаться! Она бы сразу позвонила в полицию. — И я сказала басом: — Кстати, Роузи, куколка, мое настоящее имя Лучано Салимбени — да-да, тот самый убийца, которого разыскивают итальянские власти. Если бы ты хоть раз удосужилась приехать к Диане, упокой Господь ее душу, в Италию, ты бы меня отлично знала.

— Но как он жил! — перебила меня Дженис. — Посмотри! — Она подняла со стола снимки, где Умберто, стоя у «феррари», припаркованного в каком-то живописном месте вблизи Тосканы, улыбался и смотрел в объектив глазами обожающего любовника. — У него же было все! А потом он стал слугой в доме тетки Роуз!

— Не забывай, он был беженцем, — сказала я. — Алесс… Кто-то мне говорил, что он был одним из самых разыскиваемых преступников в Италии. Ему еще повезло, что он не загремел за решетку или на тот свет. У тетки Роуз он, по крайней мере, имел возможность относительно свободно растить нас и воспитывать.

— И все равно я не могу в это поверить! — Дженис презрительно покачала головой. — Да, на свадебной фотографии мама с животом, но мало ли женщин выходят замуж в интересном положении? Это не обязательно означает, что отец ребенка не ее законный супруг!

— Джен! — Я сунула ей под нос несколько свадебных снимков. — Профессор Толомеи ей в дедушки годился! Поставь себя на секунду на место мамы! — Видя, что сестра твердо настроена со мной не соглашаться, я схватила ее за руку и притянула ближе: — Хватит упираться, это единственное объяснение. Посмотри. — Я схватила одну из многочисленных фотографий, где Умберто лежит на одеяле на траве, а мы с Дженис ползаем вокруг него. — Он же нас любит! — Едва у меня вылетели эти слова, в горле возник комок и я всхлипнула.

— Черт! Я больше не могу.

Несколько секунд мы сидели, погрузившись в невеселое молчание. Затем Дженис поставила бокал и взяла групповой снимок, сделанный перед кастелло Салимбени.

— Интересно, — сказала она, наконец, — мы что, должны теперь называть эту твою мафиозу нашей… бабушкой? — На фотографии Ева-Мария пыталась удержать большую шляпу и двух крошечных собачек на поводках; мама в белых брюках деловито держала блокнот; профессор Толомеи, нахмурившись, объяснял что-то фотографу, а молодой Умберто стоял в стороне, прислонившись к «феррари», скрестив руки на груди. — Как бы то ни было, — продолжала она, не дав мне ответить, — я надеюсь никогда в жизни больше его не увидеть.

Мы слишком увлеклись распутыванием замысловатого узла, в который превратились наши жизни, и совсем забыли о сюрпризах, которые может принести ночь; последние сутки наш здравый смысл беспробудно отсыпался. И только когда в дверях кабинета раздался знакомый голос, до нас дошло, как глупо было спрятаться в мамином доме.

— Какая прелестная семейная сцена, — сказал Умберто, входя в комнату в сопровождении двух других мужчин, которых я никогда прежде не встречала. — Извините, что заставил себя ждать…

— Умберто! — Я вскочила со стула. — Что, черт побери…

— Джулия, нет! — Дженис с искаженным страхом лицом схватила меня за руку и оттащила назад. Только тут я заметила, что руки Умберто связаны сзади и один из мужчин держит пистолет у его затылка.

— Мой друг Кокко, — сказал Умберто, сохранивший хладнокровие, хотя ствол «маузера» глубоко вдавился в ложбинку на его шее сзади, — хочет узнать, сможете ли вы, леди, быть ему полезны.