— Это хрен знает что, — сказала она. — Ну ладно, предположим на секунду, что проклятие действительно существует и что, если мы его не остановим, оно реально убьет нас, как убило маму и папу. Вопрос в том, как. Да нет, балда, я имею в виду, как остановить проклятие!

Я взглянула на художника. Весь вечер маэстро был непривычно серьезен, но и он не знал ответа на вопрос Дженис.

— Не знаю, — призналась я. — Как-то через золотую статую и кинжал с палио, хотя я пока не понимаю, каким образом.

— Раз-два, кружева! — Дженис всплеснула руками. — Прям берегись, проклятие! Вот только мы не знаем, где статуя. В трактате сказано, что Салимбени похоронил их в самой что ни на есть священной земле и поставил стражу в часовне, но это может быть где угодно. Короче, где статуя, мы не знаем, а ты к тому же потеряла кинжал и знамя. Поразительно, что ты еще не посеяла распятие, хотя мне оно не кажется ценной вещью.

Я посмотрела на маэстро Липпи.

— Книга, которая у вас есть, о «Глазах Джульетты» и могиле… Вы уверены, что там ничего об этом не сказано? В прошлый раз вы посоветовали мне спросить Ромео.

— И вы спросили?

— Нет, конечно! — с раздражением ответила я, хотя знала, что нечего на зеркало пенять. — Я до сегодняшнего дня не знала, что он Ромео!

— Тогда почему бы вам, — спросил маэстро Липпи как само собой разумеющееся, — не спросить его при следующей встрече?

Была уже полночь, когда мы с Дженис вернулись в отель «Чиусарелли». Едва мы вошли в вестибюль, диретторе Россини поднялся из-за стойки и вручил мне стопку сложенных записок:

— Капитан Сантини звонил сегодня в пять, — укоризненно сообщил он, без слов обвиняя меня в физическом отсутствии в номере и отсутствии желания ответить на звонок. — И много раз потом. Последний звонок был… — Он подался вперед, щурясь на часы на стене: — …семнадцать минут назад.

Поднимаясь по лестнице, я видела, как Дженис смотрит на кипу записок у меня в руке — свидетельство явного интереса к моему местонахождению. Я уже приготовилась к очередному этапу обсуждения его характера и мотивов его поведении, но едва мы вошли в номер, нас встретил легкий ночной бриз из нараспашку открытой балконной двери без малейших признаков взлома. Сразу заподозрив неладное, я быстро проверила, не пропало ли что из маминой шкатулки; мы открыто оставили ее на столе, раз уж в ней не нашлось ничего, что напоминало бы карту сокровищ.

— «Пожалуйста, перезвоните», — напевала Дженис, просматривая записки одну задругой. — «Пожалуйста, перезвоните». «Если вечером вы свободны, может, сходим поужинать?» «С вами все в порядке?» «Извините за настойчивость, но, пожалуйста, перезвоните». «Кстати, я трансвестит…»

Я почесала в затылке.

— Слушай, мы запирали балконную дверь перед уходом? Вроде да.

— Что-нибудь пропало? — Дженис отшвырнула записки Алессандро на кровать, и они разлетелись широким веером.

— Нет, — сказала я. — Все бумаги на месте.

— Это при том, что за твоим номером, — сказала сестрица, змеей вылезая из своей майки у самого балкона, — следят половина полицейских Сиены.

— Другого места не нашла? — повысила я голос, оттаскивая ее от окна.

Дженис злорадно засмеялась: