Мы лежали рядом долгими зимними ночами, слушали, как шуршит дождь по камышовой крыше, и она рассказывала.

— Знаешь, Коленька, я уже притерпелась к своей фамилии и почти не замечаю, как пошло она режет слух. Виктория Хрякина, конечно, ужасно. Утешаюсь я только тем, что это не моя фамилия и, надеюсь, временная. И отчество у меня не мое. Отца моего звали… Ну да какая разница, как его звали. Кроме меня, это теперь уже никому не нужно. Он был большой-большой и тоже рыжий. Однажды мы с матерью пошли в магазин, и я потерялась. Мне было лет пять. Когда мня привели домой, на матери лица не было. Вместо того чтобы обрадоваться, она кинулась меня колотить. Но отец поднял меня на руки, посадил на шею и говорит: «Держись, Витька! Здесь тебя никто не достанет!» И я сидела и держалась за его рыжие вихры, а мама была внизу, далеко-далеко…

А Хрякин — толстый и зачесывает волосы от уха до уха, чтобы спрятать лысину. Я знаю, у него даже в служебном кабинете зеркало, чтобы следить за лысиной. Но тогда, конечно, он поинтереснее был, хотя белый очень. И брови белесые, противные. В маму он влюбился здорово. Она на меня совсем непохожа. Мать у меня брюнетка, стройная такая, хрупкая. Ее и сейчас на улице девушкой называют.

Не берусь их судить, но с отцом у нее жизнь не сложилась. Почему? Всего я, конечно, не знаю… Думаю, не сошлись характерами, как говорится. Очень уж разные они были. Отец беспокойный, а мама терпеть не может неблагополучия. Короче, ушла она от него… Потом отец исчез… — Вика помолчала. — Понимаешь?.. Мне сказали, что он умер. А меня удочерил Хрякин. Благородство проявил или просто счел, что так лучше. Зачем чужой фамилии маячить рядом? Так или иначе, Коля, а бог добрых дел не забывает и Хрякину послал процветание на высокой хозяйственной работе. Дом у нас — полная чаша. Переполненная даже. Всего мне хватало. К праздникам дорогие подарки получала. Когда я брала их, мне представлялась такая картинка: Хрякин сидит в кабинете за огромным столом с телефонами, а перед ним почтительно согнулся секретарь с блокнотом: «Еще, Дмитрий Федорович, просили напомнить насчет дочки…» — «Насчет дочки?» — «Так точно. День рождения…» — «А-а… Это помню, помню. — Хрякин лезет в карман пиджака. — Вот что, голубчик. Прокатись-ка по магазинам, подбери что-нибудь. А то у меня совещание сегодня, сам знаешь. — И достает из кошелька несколько больших бумажек. — Не хватит — добавлю. А ты уж постарайся, чтоб мне дома лицом в грязь не ударить. Понимаешь?» — «Будьте уверены, Дмитрий Федорович. Как не понять? Такое дело…» Ты уже, наверно, устал, миленький, меня слушать?

— Нет.

— Ну, ладно. Так ты понял, почему я не люблю Хрякина?

— Понял.

— Жить в доме было тускло. Помню, к отцу приходили гости. Никто их не приглашал. Они врывались неожиданно, но им были рады. Становилось тесно, шумно и весело. Хорошие песни цели:

А меня подбрасывали к потолку и смеялись: «Витька, хочешь быть летчиком, как Осипенко?..»

У Хрякина к приходу гостей готовились за неделю. Он диктовал маме из записной книжки, кого нужно пригласить и что кому нравится, а потом ходил вокруг стола и нюхал тарелки и бутылки. Сходились гости долго, ели не спеша, со вкусом. Ели и беседовали: «Хороша икорка!», «А сколько этот сервиз стоит?» Уевшись, начинали танцевать под радиолу. «Митичка, «Брызги шампанского»!» К десерту вызывали меня, и Хрякин говорил солидно: «Дочка у меня образованная. Сыграй, Виктория, Чайковского». Я смотрела на мать, и она тоже говорила: «Сыграй, Витусенька».

Мне хлопали, и кто-нибудь произносил глубокомысленно: «Да, Дмитрий Федорович, завоевали мы жизнь для детей. Ничего не скажешь…»

Когда гости расходились, Хрякин зевал устало и развязывал толстый шелковый галстук — он это позволял себе в такие дни. А обычно ходил в полувоенном кителе. «Ну, кажется, все довольны. А рюмки хрустальные ты зря ставила. Побить могут». — «Я же как лучше хотела». — «Тоже правда…»

Вот так я и жила, Коленька. Ты не заснул, малыш?

— Нет. Рассказывай.

— Да что рассказывать? Скучно…

Но через день или два она возвращалась к прерванному рассказу.

— Так я и жила, а потом поступила в институт. Да там и влипла. По глупости, конечно. И еще оттого, что домашнее благоденствие мне такую оскомину набило — хотелось чего-то ни на что не похожего. А где девчонка ни на что не похожее ищет? В любви, понятно.

О любви я мечтала необычной, не такой, как у всех. У всех что? Мальчишки, студентики… В кино бегают, по подъездам целуются. Я тоже целовалась… пока не влюбилась.

Он преподавал у нас зарубежную литературу и напоминал героя из повести Грина. Знаешь, есть такой космополит, выдумывал разные страны… Мой герой курил трубку, носил свитер и прохаживался по аудитории, как шкипер на палубе. А главное — знал множество стихов и читал их, как читают поэты — с подвыванием. И обязательно уставится на какую-нибудь девчонку. Девы млели, а я спичкой вспыхивала. Он заметил это и стал читать только для меня…

И все-таки совратить, как говорится, меня ему бы никогда не удалось. Я все сама себе внушила. Весь набор побрякушек, которыми девчонки тешатся: и красивый он, и умный, и вообще необыкновенный, а жена, конечно, у него старая мегера, поэтому и глаза у него такие грустные. Короче, я ему необходима…