— У меня есть одна просьба. Только она трудная-претрудная.
— Ограбить раймаг? Добиться стопроцентной успеваемости?
— Нет. Гораздо труднее… Выполнишь?
— Обязательно.
— Знаешь, Коля, вот пройдет много-много времени. Ты будешь почтенный отец семейства, уважаемый человек. По ночам ты будешь спать не в бумажных трусах, а в мягких заграничных кальсонах, и под боком у тебя будет мирно посапывать ворчливая жена… Вот в одну из таких тихих ночей проснись в четверть четвертого и вспомни не неприятности на службе, а меня, ладно?
— Ладно, — пообещал я разочарованно. — Тоже мне, нашла трудную просьбу!
— Ох какая трудная, Коленька! Очень трудная… Все мы забываем так быстро, а хорошее быстрее всего. Я вот, дура, и плохое забываю… Но ты все-таки вспомнишь, а?..
Утром, когда я с наслаждением растирал грудь и плечи мохнатым полотенцем, хозяйка спросила, чуть улыбнувшись:
— Вы, Николай Сергеевич, припозднились вчера?
— Немножко, — ответил я таким же тоном.
Больше она ничего не спросила, и я лишний раз подумал, что с хозяйкой мне повезло.
Говорят, что в маленьком городке скрыть ничего невозможно. Наверно, так оно и есть, и если о нас с Викторией никто не узнал, то это оказалось тем самым знаменитым исключением, что изредка подтверждает правило. Нам повезло. Единственным человеком, который знал о моих ночных отлучках, была моя хозяйка, но она не принадлежала к числу сплетниц. Остальных мы обманули.
Это, разумеется, удивительно. Ведь мы каждый день встречались на работе, на виду у многих, а конспиратором я был самым никудышным. Выручала меня… неопытность. Да, именно неопытность. Очень долго я не мог совместить ту Викторию, которую видел в учительской — едкую, насмешливую, независимую, с Викой, что встречала меня ночью. Мне никак не удавалось искоренить в себе идиотскую мысль, что это совсем другая женщина, что, подойди я к ней в школе и скажи: «Вика, родная…», она рассмеется мне в лицо, если даже рядом никого не будет. И я просто робел перед ней.
Но была, конечно, и осторожность. Осторожность не из страха. Да, мы прятались, и это несомненно, но прятались не потому, что считали, что делаем нечто постыдное и нехорошее. Мы берегли наши отношения, и я обещал Вике, что никто не кинет в нее камнем по моей вине.
Иногда это напоминало озорную мальчишескую игру, и тогда мне хотелось похвалиться своей ловкостью. Однажды я сказал Вике:
— Ну чем я не подпольщик?
Она ответила неожиданно, но чисто по-женски:
— Тебе это легко. Ведь ты меня не любишь.
Это было несправедливо; хотя в нас и не бушевали те неуправляемые страсти, что сводят с ума, мы знали, что в промокшем Дождь-городке этой зимой нет более близких людей, и, хотя оба чувствовали, что жизнь ведет нас разными дорогами и соединила ненадолго, не думали об этом. Место часто сопутствующего любви собственничества в наших отношениях занимало дружеское участие… Много это или мало? Думаю, что много. Мы были нужны друг другу.
Вика часто рассказывала о себе… Рассказывала такое, что, наверно, не рассказала бы мужу. Существуют вещи, которые не стоит рассказывать близким, разве что раз в жизни другу, с которым редко видишься. А я был вроде такого неожиданно нагрянувшего друга.