– Дайте-ка, я угадаю, – сказал я. – Вы нашли старинный правовой акт, согласно которому по воскресеньям нельзя пускать в небо воздушные шары.
Он протянул руку, выжидающе глядя на меня.
– А-а. – Я взял в руку резиновую уточку, которую нес под мышкой. – Мы и не собираемся пускать ее.
Он нахмурился.
– Правда. А что, нельзя? Даже в ванне?
Он кашлянул и кратко кивнул.
– Тогда ладно. Уносите ее отсюда.
Я дождался, когда он уйдет с мостика, и сжал игрушку, посигналив ему вдогонку.
– Джек! – Родел шлепнула меня по руке.
– Мы спасли одну уточку. – Я поднял на ладони пузатую птичку. – Нужно вернуть ее в естественную среду обитания.
Ванна с пеной.
Но только для уточки и Родел. Я не мог залезть туда, иначе выплеснется вся вода.
– Маленькая ванна, черт побери, – буркнул я, макнул губку в воду и потер Родел спину.
– Никто не говорит, что любить легко. – Ро положила голову на край ванны и посмотрела на меня.
– Ты говорила о большой любви. – Я повторил слова, сказанные ею на качелях в ту ночь, когда мы вернулись из Ванзы. – Об огромной. – Я провел губами по ее лбу. – Но обошла вниманием часть бытия, касавшуюся маленьких помещений.
Ее смех напомнил мне яркие, веселые одуванчики на поле. Я не мог им насытиться. Я готов был пойти на что угодно, лишь бы слышать его вновь и вновь.
Она снова села и спокойно продолжила:
– Я скучаю по Танзании.
– Какие проблемы? Сели в самолет – и там. Ты только скажи. Мы можем слетать туда в любое время. – Я полил воду на ее намыленные плечи.