— Извините, пожалуйста, — сказал Михаил. — Назовите мне ваше имя и отчество.

— Григорий Алексеевич.

— А меня зовут Михаил. Говоря, что Глеба погубил Север, вы имеете в виду, что он не устоял перед соблазнами, начав вдруг получать полярные оклады после нищего детства и юности?

— И это тоже, — кивнул Григорий Алексеевич. — Но главное все-таки то, что там все пьют. Таков кошмарный быт и такова традиция. Я сам геолог, и Андрей Прокофьевич тоже. Север мы повидали. И в то же время Глеб был удивительно надежный человек. Мы с Андреем оба воевали и оба совершенно уверены, что на него можно было положиться в любой обстановке. Всегда.

Горский кивнул, а Григорий Алексеевич продолжил:

— В нем осталась незащищенность дикаря перед цивилизацией, но в то же время сам он во многом превосходил большинство цивилизованных людей. Низко пасть умеют многие. Высоко подниматься мыслью, духом, прозрением дано очень немногим. Глебу было суждено и то и другое, но в конце концов важно именно последнее.

— Это очень явно видно в его книгах, — подхватил Михаил. — Особенно когда понимаешь, каким он хотел быть и был — в лучшие минуты и годы.

— Вы имеете в виду «Северо-восточные полигоны»? — спросил Григорий Алексеевич.

— Не только, хотя, пожалуй, нигде еще это не показано полнее. Все же ему удалось жить по мечте, хоть и не все время. Мне кажется, этим он и дорожил больше всего на свете.

— Да, наверно, так оно и есть. Вы знаете, когда я в первый раз прочел «Северо-восточные полигоны», меня сильно покоробило. Возможно, отчасти это объяснялось настроением — я тогда лежал в больнице, — но я воспринял образ выведенного там Бонзы — Сундукова — как человека, который импонирует Глебу.

— Безусловно импонировал, хотя только отчасти. Как профессионал, но не как организатор дела и управляющий.

— О, именно так! Прочитав роман еще раз, я это понял, но сначала мне показалось совершенно непростительным, что человек, для которого все средства хороши, лишь бы достичь своей цели, был не только оправдан, но даже и возведен в образец для подражания! Ведь, согласитесь, Бонза совершенно аморален, хотя он не пьяница, не развратник и весь сосредоточен на работе вроде бы для общего блага.

— Я думаю, Сундуков — точнее, его прототип — как раз и был таким в жизни, — согласился Михаил. — Как бы он ни старался провернуть как можно больше дел ради всеобщего блага, но рисковать шкурой — а не карьерой, причем здорово рисковать, он посылал вместо себя других.

— Совершенно верно. Согласен со всем, что вы сказали.

— И еще, Григорий Алексеевич, — добавил Михаил, чувствуя, что тот хочет что-то сказать, и жестом прося извинения, — мне стало ясно, что в одном романе нельзя выразить и осмыслить все. Я понял, что и Глеб к этому пришел, осознав, что должен написать целый цикл вещей, чтобы показать все что следует и как следует. Вторую вещь из этого цикла он уже вчерне написал — роман «Тактика исчезновения». Не сомневаюсь, что за ним последовали бы другие.

— Вы правы.

Они помолчали.

— Скажите Михаил, а вы бывали на Севере? Чем объясняется ваш интерес к нему?

— На Чукотке и вообще на Северо-Востоке я не был. На европейском Севере и в Сибири бывал неоднократно. Наверное, нигде в других местах меня так не захватывала и не завораживала красота мира, как там, в кристально прозрачных просторах, которым нет конца. Даже в горах такого обычно не ощущаешь.

— Вы занимались альпинизмом?