Переплыли Илим, пристали к берегу у скобяного магазина.
— Не забывай нас, Мишаня, осенью встретимся. Смотри там, в городе… И письма пиши, мать будет ждать…
Взяв свой маленький фибровый чемоданчик, Мишка пошел в школу, где собиралась вся группа для поездки на областной слет. Он шел по центральной улице, такой знакомой и родной. Вот красивый двухэтажный дом, где располагался райисполком. Вот небольшое здание почты, в зимние дни они с приятелем отогревались здесь перед окончательным броском к дому. Рядом с почтой, чуть в глубине, чайная. Она притягивала к себе необыкновенно вкусным запахом выпечки, столами, покрытыми вышитыми белыми скатертями, и макаронами, экономно политыми ложечкой сливочного масла. За чайной, в самом центре села — Дом культуры. Это был, без преувеличения, центр мироздания. Все, самое значимое, дорогое и радостное в жизни селян, проходило именно здесь. Праздничные концерты и театральные постановки, в которых Мишка непременно участвовал, кинокартины, танцы, собрания… Каждый день сюда стремились люди.
Мишкины ботинки стучали по деревянному тротуару. Все оставалось позади: мама, река Илим, село и деревня, где прошли детские годы.
Самолет Ли-2, разбежавшись по грунтовой полосе, взлетел и сделал круг над деревней. Мишка в иллюминатор увидел свой дом. Отсюда, с высоты, все казалось маленьким, игрушечным. Дом стоял на краю деревни, справа пылила дорога, и он хорошо видел несколько повозок, едущих на Малую речку. Да и вся деревня — как на ладони. От домов к реке спускались тропинки. В воде стояли лавницы, к каждой из них была привязана лодка… Он разглядел и свою лодку. «Мила уже дома» — подумал он. У Малой речки Илим делал крутой поворот и мимо крутого песчаного берега бежал к Ангаре. Вот еще раз самолет сделал круг над селом и деревней. Мишка смотрел в иллюминатор, стараясь запомнить в мельчайших подробностях картины родных мест.
Наконец, самолет выровнялся, и на сотни километров потянулась тайга с редкими зимовьями. Она казалась такой огромной и бесконечной, что не верилось в то, что рано или поздно она закончится, расступится, и большой, красивый город Иркутск встретит их.
Он еще некоторое время смотрел вниз, а потом стал прислушиваться к своим сверстникам. Несмотря на шум мотора, все громко разговаривали, стараясь перекричать гул двигателя, радостно делились впечатлениями. Вскоре и это прошло. Все сидели тихо, каждый думал о чем-то своем…
Месяц жил Мишка у брата в маленьком шахтерском городке под Иркутском. Городок, объединивший несколько шахтерских поселков в одно целое, был зеленым и красивым. Деревья росли между бывшими населенными пунктами, деля их на микрорайоны с многоэтажными домами. Частный сектор представлял собой сплошное море зеленых насаждений, из-за которых не видно было даже крыш. Бывшие поселки объединяла асфальтированная дорога, она же — центральная улица города. Она же была частью Московского тракта; в праздники колонны демонстрантов шли по ней к площади, где стоял памятник Ильичу, а по вечерам улица служила любимым местом прогулок местной молодежи. Здесь знакомились, влюблялись, демонстрировали обновки, сплетничали, дрались — словом, шла обычная уличная провинциальная жизнь.
Каждый квартал-поселок мог существовать автономно, там была собственная, как сказали бы сейчас, инфраструктура: больница, кинотеатр, школа, магазин. В центральной части города стояли общегородские постройки: горком партии, техникум, филиал института.
Транссибирская магистраль не разрезала город надвое, как часто бывало в сибирских городах, а проходила сбоку. Электрички останавливались в каждом поселке, что было большим подспорьем для местных жителей. Шахт в городе было много, все они соединялись друг с другом и с центральным вокзалом железнодорожными путями, по которым беспрерывно сновали паровозы: пыхтящие, чумазые, изрыгающие клубы черного дыма. Да что там дым, из труб паровозов вылетали вместе с искрами и кусочки горящего угля. Все железнодорожные пути и окрестности всегда были покрыты слоем угольной копоти, и даже ливневые дожди не могли смыть ее.
Переулочки, ведущие к центральной дороге, всегда пересекали подъездные пути и человек, уходящий из дома в белой рубашке, возвращался в серой. Особенно трудно было пережить это девчонкам, бегущим в клуб на танцы.
Удивляло большое количество стадионов. Не просто спортплощадок, а настоящих стадионов с трибунами для зрителей и хорошим покрытием. В Черемхово их было несколько, в каждой шахте и разрезе. Они никогда не пустовали. Мишка участвовал в спортивных баталиях с первого дня приезда. В основном это был футбол, но и в городках, и в волейболе он не был последним.
Но самое большое впечатление на него произвел городской парк. Ему, таежному жителю, привыкшему к дикой, естественной природе, было странно видеть среди лесного массива аккуратные, посыпанные песком дорожки, лодочную станцию на пруду, концертную площадку со сценой-раковиной и скамейками. Но больше всего его поразили качели. Деревенские по сравнению с этими были игрушечными.
Не было такого дня, чтобы Мишка не побывал в парке, не посидел бы на скамейке, не покатался на качелях. В большой беседке он наблюдал шахматные баталии, любил бывать на концертах местных артистов-любителей. Бывало, заезжали и столичные гастролеры.
Он вспоминал деревню но жизнь его была такой насыщенной, что часто он забывал о ней совершенно, и только перед сном вспоминал свой двор, сеновал, огород, который в этом году стоял пустой, не-вскопанный, и наверно, весь зарос сорняками и крапивой. Вспоминал маму, ее исхудавшие руки и добрые глаза. Каждую неделю он писал домой письма, рассказывал о своей новой городской жизни, спрашивал о здоровье, но ответов не получал. Каждый день он подбегал к почтовому ящику, но кроме газет и разных официальных писем для брата там ничего не было.
Брата Мишка видел редко. Он работал бригадиром навалоотбойщиков и одновременно был депутатом и членом горкома партии, и еще куда-то входил, и обязан был где-то присутствовать.
В доме хозяйничала жена брата. Мишка удивлялся, как эту некрасивую, шипящую, словно гусыня, женщину, мог выбрать Николай? Все в ней было отвратительным: выпученные глаза и белесые ресницы, толстый мясистый нос и слюнявый, никогда не закрывающийся рот. Говорила она громко и непрерывно, слова вылетали каркающие и пронзительные, однако понять, о чем она говорит, было затруднительно. Мишка давно заметил: у некрасивых людей почти всегда паршивый характер, они злы, недовольны всем, завистливы. Все это в полной мере относилось и к жене брата. Профессии у нее не было, она никогда и нигде не работала. Приехала из Москвы в Сибирь, к своим дальним родственникам, чтобы найти себе мужа. Нашла. Но почему мужем оказался его брат, Мишка так и не понял. Однако сразу, с первых же минут общения почувствовал жгучую ненависть свояченицы к себе. Он пытался не обращать на это внимания, болтаясь с новыми друзьями по бесконечно длинным улицам городка, придумывая себе занятия и развлечения. В жаркие дни они убегали на карьеры, где были удивительно чистые озера с родниковой водой, и купались до посинения. Никогда еще Мишка не купался так много — в холодных сибирских реках, таких, как Илим, не очень-то покупаешься. Вечером в его адрес звучала отборная брань. Каждое утро свояченица давала ему кучу заданий и поручений, выполнить которые было практически невозможно. Выйти из дома разрешалось только после выполнения всех заданий.
Он убегал, не обращая внимания на крики свояченицы — он быстро привык к ее ругани, относился к этому терпеливо-презрительно, чем приводил хозяйку в бешенство. Но жизнь вокруг была настолько хороша, что даже злобная свояченица не могла ее испортить. Оставаясь один, Мишка философски говорил сам себе:
— Ну, не может же все быть хорошо…
Семнадцатого июля (он навсегда запомнил эту дату!), в пять часов утра его подняла с постели неведомая сила. Никогда, даже в деревне, Мишка не поднимался в такую рань, а уж если возникала такая необходимость, то его будили всей семьей, даже брызгали на него холодной водой. А здесь он сам открыл глаза, сон как рукой сняло. Не одеваясь, вышел на крыльцо.