— Ты же знаешь — я в таких делах не люблю спешки.
Она придвинулась к нему ближе, погладила по боку — обижаться не приходилось: если он хотел уйти до рассвета, ему действительно следовало поторапливаться.
— Ты сейчас снова туда полезешь? — кивнула на иллюминатор.
— Что? — натягивая трусы, обернулся Томми. — А-а, нет. Я через воздуховод уйду. Тут над каждым коридором проходит воздуховод, вполне пролезть можно. Я в них вчера уже ползал.
Встал, пошел в ванную. Клодин тоже вылезла из-под одеяла и успела накинуть халат и причесаться, когда он появился вновь.
— Заметил — я тебе одежду высушила! — с гордостью сказала она.
Плоды ее полуторачасового труда удостоились лишь мимолетного кивка — как и большинство мужчин, Томми считал, что одежда стирается и сушится сама собой.
— Слушай, у тебя не найдется лезвия — терпеть не могу ходить небритым! — вместо благодарности поинтересовался он.
«В этом он весь! — кисло подумала Клодин, доставая из чемодана запасные лезвия. — Лезть по вентиляции куда-то, где его могут убить или ранить — это вроде как само собой разумеется, но небритым — ни за что!» И пошла готовить ему кофе — как вчера, со сливками и с сахаром, только без бренди.
Вернулся из ванной Томми через пять минут. Подошел, прижался свежевыбритой щекой к ее щеке, поцеловал легонько.
— Спасибо.
— Я тебе кофе сделала, — со вздохом сказала она — с каждой минутой его уход все приближался.
— А поесть у тебя ничего не найдется?
— Нет, только шоколадки… А, да! — вспомнила про вчерашний завтрак, добавила с сомнением: — Только оно все холодное…
Достала из холодильника тарелку с яичницей и пюре, показала.
— Вот.
Она не раз ходила с Томми в рестораны — но никогда еще, даже от самых изысканных яств, глаза его не вспыхивали так алчно, как при виде этой застывшей скользкой яичницы с холодными сосисками. Одну сосиску он сразу, целиком, засунул в рот, пробормотал неразборчиво:
— Клад, а не женщина!
Взял тарелку, понес к столу. Клодин достала и вторую тарелку, с булочками и маслом, принесла следом.
— Угу, угу! — кивнул с набитым ртом Томми.