— Но что он может сделать?

— Постарайся вразумить Лиса. — Он поворачивается на скамье, смотрит мне в лицо: — Это правда, что я слышал? Ты предвидишь поражение?

И тут слова начинают хлестать из меня, как ручей из высокой расщелины: переполенная долина, стена из щитов, ломящиеся вперед люди в сверкающих доспехах, насмешливый рот Лиса и прищуренные, исполненные ярости глаза.

— Вот почему Лапушку принесли в жертву: я сказала ему то, чего он не хотел слышать.

Вторуша встает, прохаживается вдоль скамьи, возвращается.

— Он одержимый, этот Лис, — говорит он, снова плюхаясь рядом со мной. — Он не умеет рассуждать разумно. И не способен представить, что кто-то может быть не согласен с ним. — Вторуша кладет руку мне на колени: — Если кто спросит про то предсказание, говори, что все придумала.

Расскажи мне, говорит Лис, присаживаясь на корточки у моего лежака.

— Море сделалось красным.

— Море?

— Море вокруг Священного острова[11]. Откуда-то я знаю.

— Опиши лодки.

Видения посещают меня давно, и я привыкла думать, что их насылает благожелательная рука: в них мне открываются места, где лежат красивые камешки; лощина, где вскоре можно будет собирать сморчки. И разве я плохо распорядилась видением сарая Везуна и его набитых товарами складов? Но, возможно, это слабый довод, если отцу постоянно приходится выгребать римские колышки из корыта с водой и прятать их между очагом и стеной. Теперь мне кажется, что видения направляет не только добрая, но и злая рука.

Я вспоминаю Лапушку на каменном алтаре, ее застывшие желтые глаза, навсегда потускневшие, потому что я описала предвидение, которое не устраивало друида.

— Лодки сплетены из ивы, — отвечаю я, вспоминая единственный виденный мною коракл[12]. Она вмещает одного человека и построена из гнутых ивовых прутьев, покрытых шкурами и промазанных дегтем для водостойкости. — Вроде тех, которые привязаны здесь, у гати.

Лис замахивается, словно собираясь дать оплеуху завравшейся девчонке, но отец перехватывает бледное запястье друида.

Матушка прячет лицо в ладонях.

— Говори правду, Хромуша, — велит она, и отец кивает.

Я откашливаюсь, начинаю снова:

— Корабли сделаны из досок. Днища плоские.

Рука Лиса обмякает, и отец разжимает хватку.