— У Якоба были враги?

Рашель ответила короткой усмешкой и откинулась на спинку сиденья, высунув в окно руку с сигаретой. Странный жест — непринужденный, почти томный.

— В Обители нет ни врагов, ни друзей. Нашей Общине чужды такие понятия.

— Но может, у него были какие-то проблемы за пределами Обители?

— Якоб никогда не покидал Обитель.

— Даже когда речь шла о коммерческих сделках? А мне говорили, что он был посредником между вами и внешним миром.

Рашель по-прежнему сидела, высунув руку в окно, подставляя дождю свою сигарету и руку (как ни странно, у нее были засучены рукава). Ньеман заметил у ее левого локтя родимое пятно. Оно напоминало по форме саламандру или еще какой-то колдовской знак, который по цвету совсем ей не шел.

— За этим приезжали к нему, — ответила она. — А те, кто приезжал, должны были соблюдать наши правила. Вам известно, что в Обители деньги не имеют хождения?

Ньеман кивнул, хотя прекрасно знал людей и был уверен, что никакой бог не в силах изменить их подлинную натуру. Напротив, религия всегда усугубляла человеческие страсти, умственные изъяны и телесные пороки…

— Не могли бы вы описать мне его характер?

Не меняя позы, Рашель повернула голову к Ньеману. Ее глаза как-то странно блестели: казалось, они вобрали в себя весь свет дождя.

— Это был человек… отмеченный благодатью!

— В каком смысле? В отношении семьи? Или своего занятия?

Молодая женщина втянула руку в машину и сунула погасшую сигарету в карман своего фартука.

— Отмеченный Господом нашим, — прошептала она, приняв первоначальную позу — прямую и напряженную. — Его душа была преисполнена безмятежного покоя.

Ньеман решил воздержаться от обсуждения. Не тот был момент, чтобы спорить, — к тому же он ни в чем не мог обвинить Якоба.

— Он когда-нибудь говорил с вами о фресках, скрытых в часовне Святого Амвросия?

— Нет, никогда.

— Но разве реставрационные работы не были для него важны?

— Конечно были — как и для всех нас.