Эту заслугу интеллектуального дерзновения нужно, без сомнения, приписать группе польских математиков, которые, собственно, и раскололи код «Энигмы», впоследствии передав свои наработки англичанам. О заслугах польских дешифровщиков практически ничего не писали до самого последнего времени — или писали нехотя, вскользь, потому что этот факт не укладывался в «слишком человеческую» логику американоцентризма или англоцентризма, ставшую сегодня уже практически карго-культом. Англичане не писали потому, что им слишком известна правда, которая их не красит, американцы — потому, что для них правда еще более идеологична: это то, что показывает Голливуд. Давайте расскажем эту историю через воображаемое интервью с главным ее персонажем, Марианом Адамом Реевским.
ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ С МАРИАНОМ РЕЕВСКИМ
Итак, мы в Варшаве 1970-х. Солнечный майский день, мы сидим в уличном кафе на Новем Святе где-нибудь возле Университета, пьем восхитительный кофе, сваренный пани Каролиной, откусываем понемногу от вафелек и тихо беседуем с небольшого роста пожилым господином в роговых очках бабочкой. Его череп с редкими седыми волосами отливает глянцем на ласковом майском солнце, на нем изящный шейный платок и аккуратный, хотя и не новый костюм в крупную клетку.
— Сейчас Быдгощь — это Польша, а тогда город Бромберг был частью Германского Рейха. Я в 1905 году родился, старый уже!
— Спасибо большое, выгляжу, как все в мои годы. Кажется, вы пришли поговорить не об этом.
— Не спешите, молодой человек. Все было не так просто. Немецкий, конечно, помог, но главное — математика. Наш университет в Познани — это была мировая школа. Польская школа! Сначала нам, студентам, предложили пройти шестимесячный курс криптографии. Двадцать человек отобрали, я прошел после собеседования с подпоручиком Ченжским. И, конечно, в конечную цель нас никто не посвящал, зачем это делается. Чудо, что вообще на криптографию внимание обратили, в других странах так не делали.
— Об этом, пожалуй, рано еще рассказывать. Да и небезопасно — прежде всего для вас.
— Да, ваша коробочка с надкушенным яблочком меня позабавила. Но в ней нет ничего невозможного. Не показывайте только ее больше никому. Не верю только, что такое делают в Китае. Этого просто не может быть!
— Очевидное — невероятное! Вы сами не из Службы Безопасности? У вас русский акцент. Ладно, поверю вам. Мы, поляки, слишком многим верим, через это и наши беды, Матка Боска! О чем вы меня спрашивали?
— Очевидно! Юзеф Пилсудский! Дедок! Вы, молодой человек, наверное, не знаете, кем был Дедок. Комендант его еще называли. Это был начальник государства, маршалек. Сегодня его имя называть запрещено, но Польша еще вспомнит его. Знаете, как он разгромил русских в двадцатом году? Тухачевский уже был под Варшавой, и Дзержинский на пару с Троцким уже готовились въехать в Замек Крулевский на своих «Роллс-Ройсах». Дзержинский, однокашник Пилсудского по гимназии в Вильно. Но у Дедка был пан Ковалевский, великий и могучий Ян Ковалевский. Блестящий талант! Учился в Бельгии на химика, но прекрасно понимал математику. В армии царя Николая Ковалевский служил в инженерном резерве, там и освоил науку шифров. Да и сам Дедок в таких делах собаку съел! Всегда у Пилсудского тайные проекты, в которых главное — перехватить переписку врага и узнать его планы, и не дать ему узнать твои. Дедок с юности был обучен конспирации, всегда шифровался. Многому его японцы научили, когда он к ним в Токио ездил, потом австрийцы, немцы. Почему Дедок с немцами был так осторожен? Да потому что знал их планы. А может, они его и свели в могилу через венского профессора, которого прислали желудок обследовать? Не узнаем этого уже никогда. Ковалевский в двадцатом разгадал все русские шифры —и красных, и белых. Прослушивал всю вашу Россию-матушку от Мурманска до Сибири, от Минска до Кавказа, десятки телеграмм ему приносили каждый день. Знал секретные приказы Троцкого, знал, где с кем сейчас пьет Буденный, знал, куда двинутся добровольцы Деникина и Колчака. Что сделал Ковалевский? Создал сеть станций прослушки, которые передавали ему перехваты по телеграфу. Прямо в Генштаб. Сначала на взлом уходило две недели, потом неделя, потом два дня, от силы три. По нынешним временам кажется медленно, но тогда этого хватало. Сто ключей взломали за полтора года, тысячи шифрограмм Троцкого, Тухачевского, Якира, Гая.
— Потому что лучшие наши математики там работали. Цвет варшавской школы, львовские орлята, молодые ребята из Познани. Станислав Лесневский, Стефан Мазуркевич, Вацлав Серпинский, профессора, аспиранты. Знали, где стоит и куда движется каждый красный штандарт.