— Что такое хакер?
— Не знаю, что вы имеете в виду, но действительно, американский институт Пилсудского попросил меня недавно расшифровать переписку Дедка с товарищами по партии.
— А вы как думаете? Как нечего делать!
На этом восклицании заканчивается наше интервью с Марианом Реевским, замечательным польским математиком, который на самом деле расколол код «Энигмы». Скромный и дисциплинированный, он служил своей стране даже тогда, когда она была захвачена врагом, а правительство бежало за границу. Он был солдатом и спас, вероятно, тысячи жизней английских и американских солдат, которые могли бы погибнуть во время высадки в Нормандии. В ответ союзники предали его, а потом десятилетиями не хотели признавать его заслуг.
Полякам, имена которых прозвучали в нашем воображаемом интервью, англичане были обязаны расшифровкой самых сложных немецких шифров.
С точки зрения мировой истории эта работа крайне важна — но не в том смысле, в котором думают. Вряд ли понимание посланий «Энигмы» изменило ход войны. Есть много фактов, что сами англичане не сумели — или не захотели—использовать информацию, полученную в немецких радиограммах. Ведь было высшее руководство, которое иногда предпочитало закрывать на важные факты глаза. Англичане не пересылали всю полученную информацию Сталину. В правительстве Великобритании о существовании программы «Ультра» знали человек десять. Они распоряжались передать —или не передавать —сведения по цепочке управления в разведслужбы родов войск. Но источник сведений при этом не раскрывался, что порой приводило к недооценке британским военным командованием вполне надежных сведений «Ультра» и крупным потерям.
Вероятно, когда-нибудь историки напишут о том, что было бы, если бы англичане действительно по-союзнически делились всей важной информацией, полученной от перехватов немецких сообщений. Если бы они понимали союзнический долг так, как, например, понимали его поляки. Но главное достижение «хакеров Гитлера» видится в другом: они действительно сделали большой рывок в кибернетике, вычислительной технике, в управлении и автономной работе машин.
Большой рывок к созданию того, что мы сейчас договорились называть «искусственным интеллектом».
РАСКАЛЕННАЯ КОЧЕРГА ВИТГЕНШТЕЙНА
Самые яркие звезды польской математической школы межвоенной поры получали образование за границей: одни в Петербурге, другие — в Вене. Первые работали в основном в Варшаве, вторые обосновались во Львове. Львов стремился во всем походить на Вену, как главный город любой провинции, осознанно или нет, подражает метрополии. Здесь был оперный театр как в Вене (построенный выдающимся польским архитектором Зигмунтом Горголевским), и даже кофе здесь делали по-венски, со сливками.
Австрийская философия той поры оказывала на польских математиков влияние не меньшее, чем кофе, музыка или архитектура.
И дело здесь не только в географической близости — ведь Вена была научным и культурным центром, где возникли в зародыше чуть ли не все главные идеи XX века. Фрейд, Гитлер, Ленин, Сталин, Мизес, Хайек, Лоос, Музиль, Мах, Больцман, Брамс, Брукнер — список фигур первой величины, которые здесь жили и работали, можно продолжать долго. Некоторые из них были признаны уже при жизни, других оценили лишь посмертно. Венские кафе и салоны с их разговорами, в которых, как во фраппе, перемешивались остроты, отчаяние, скука, вызов обществу, идеи из самых разных наук и искусств, рождали уникальную атмосферу конца великой эпохи, где тревогу и отчаяние нельзя было отделить от наслаждения плодами интеллекта. Художники, музыканты, чиновники, ученые, студенты, врачи, прожигатели жизни создавали смесь, знакомую и русскому обществу предреволюционной поры. Даже банкиры и коммерсанты стремились здесь приобщиться к нематериальному, к последним плодам научной мысли и художественного творчества. Впрочем, всему этому пиру духа суждено скоро закончиться; реальность империи, которая находилась на грани распада, была столь зыбкой, что почва уплывала из-под ног.
Разброс философских течений, чьи концепции обсуждались в венских кружках, был велик во всем диапазоне от иллюзионизма и всех видов идеализма до логического позитивизма. При этом тон задавали пессимисты, нигилисты и скептики. Физик Эрнст Мах отрицал существование атомов, кокаинист и психиатр Зигмунд Фрейд искал объяснение поведения человека в его снах, для писателя и чиновника Франца Кафки окружающий мир был не более чем отражением его беспокойного, неуверенного ни в чем, и менее всего в себе самом, сознания.
Существует ли свобода воли или все предопределено? Ответы на эти вопросы искались вне рамок христианства или даже атеистического гуманизма предшествующих веков и привели как к гитлеровскому «все позволено», так и к эпидемии самоубийств. Если человек безнадежен, может быть, выход в том, чтобы создать «нового человека»? Но возможно ли это?
Фрейд показал, что в сознание можно проникать и менять его, управлять им. Сначала Фрейд делал это в своих опытах с кокаином, на который с энтузиазмом подсадил многих друзей и подсел сам. Затем, поехав в Париж и исследовав в клинике Шарко пограничные состояния сознания вроде истерии, он обобщил свои выводы на все человечество. Фрейд был отнюдь не маргиналом и сумел заручиться поддержкой научных авторитетов. По сути, он утверждал, что все люди больны, следовательно, нуждаются в лечении, поэтому управление человеческим сознанием со стороны есть благо. Интересно, что его племянник Эдвард Бернейс, переехавший в Америку, заложит там основы современной пропаганды, public relations и манипуляции сознанием через коммерческую рекламу. В свою очередь, правнук Бернейса Марк Рандольф станет одним из основателей компании Netflix, которая поставила на службу манипуляции сознанием искусственный интеллект.
Гитлер тоже активно работал с тем классом явлений, которую ученик Фрейда Карл Юнг называл «коллективным бессознательным». Целью фюрера было создать нового человека, «истинного арийца» и «белокурую бестию», а безжалостные методы, которые он использовал, связаны с вполне распространенным тогда отношением к человеку, как к некоей машине, которую можно довольно легко запрограммировать и управлять ей.
Не случайно именно в Австро-Венгрии возник острый запрос на исследования мозга и высшей нервной деятельности, а также логики: всё это впоследствии заложило основы для создания искусственного интеллекта.