Мире казалось, что она понимает, чего Энни надеялась достичь, работая семейным советником в том маленьком городке: люди приглашали советников, потому что не могли больше терпеть. У семейных советников имелись собственные представления об отношениях, о психике и о мире людей, о том, что значит быть частью семьи и какие семьи считать извращенными. Они выдумывали истории, вмешивались в структуру, данную людям, древнюю, как дерево. Семейные советники были садовниками семьи, подрезая ее ветви. Но нужен ли семье садовник, чтобы придавать ей форму?
Человеку присуще желание исправлять положение вещей, но если мы думаем, что, став советниками, действительно сможем что-то исправить, то заблуждаемся. Если кто-то вмешается в творение, Бог вернет всё как было. Любое изменение, которое вселяет надежду и кажется улучшением, – если его внес человек – вскоре будет обращено вспять Богом, ревниво отстаивающим свое право вносить изменения.
Энни выросла в приюте для сирот, поэтому, возможно, она этого не знала. Ей нужна была помощь родного человека. Кто был роднёй Энни? Мира думала: «Я».
Поэтому она решила поехать навестить Энни в ее новом доме.
Стоял погожий осенний день, когда Мира выехала из города с коробками, куда сложила все свои вещи. Пока она вела машину, в каком бы направлении она ни посмотрела, ей встречались то пылающе красное дерево, то задумчиво желтое, а еще было много жизнерадостно зеленых деревьев, у других же листья были ярко-оранжевые, и ни один листок еще не упал на землю, не засох и не сломался. Опавших листьев цвета асфальта не было видно. В той части света, где жила Мира, уже три месяца стояла медленная, самая роскошная осень, и ничто не спешило к зиме. Зима настанет в свое время. Мира знала, что листья были одной из главных причин, по которым существовали деревья. Она ехала мимо миллиардов листьев, триллионов, целой вселенной листьев, листьев было больше, чем когда-либо было рождено людей. Она мчалась мимо них на своей маленькой желтой машинке.
За рулем ей вспомнился один из первых случаев, когда она была тронута до глубины души, стоя перед «Ростком спаржи» Мане. Всё дело было в простоте его выразительных средств, легкости его мазка, приглушенности его красок, в том, какая ничтожная вещь – спаржа, в том, как имя художника напоминало красивый листок в уголке. Всё дело было в идеальном балансе старания и небрежности и в том, что он вложил в каждую линию свое нежное и скромное сердце. Она знала, что теперь ее всегда будут притягивать его картины – в каком бы музее мира она ни была.
Мира знала, что люди творят, потому что были созданы по образу и подобию Божьему – это не значит, что мы выглядим как Бог, это значит, что нам нравится делать то же, что нравится Богу. Творить жизнь, как и творить искусство, – значит придавать форму духу.
И тут ей пришло в голову: «А что если, когда Мане умирал, жизнь, покинув его тело, перешла в поросенка, которого вели по улице? А что, если часть духа Мане вошла в доктора, стоявшего у кровати?» Смогут ли эти части души посредством некоего магнетизма когда-нибудь снова найти друг друга? Есть ли в духе, когда-то населявшем тело, что-то, что, даже если его расщепить на тысячу кусочков и отделить их друг от друга на сто лет, если содержащие их тела окажутся рядом, сможет притянуть эти тела друг к другу?
Что если часть духа, который был в Мане, путешествовала через поросят, растения и людей, пока не оказалась в Мире, и именно поэтому ее так притягивали его работы – ведь дух притягивает свои родственные части, как сироты ищут родственников?
Дух побуждает художника творить искусство, создавать произведение, которое будет, точно звуковой или световой сигнал, звать, призывать родственные души приблизиться. Вот почему художнику не надоедает его работа. Птице трудно сосредоточить свое внимание на одном человеке, и вот почему: потому что у нее есть отчаянная потребность – создать эстетическую плоскость, чтобы отделить себя от мира, сделать дух единым целым. Так как же нам ждать от птицы любви, если она каждый день направляет свою любовь на эту плоскость? В то же время медведю не нужно любить через плоскость: он устанавливает контакт с другими существами гораздо более непосредственно.
А какова любовь для рыбы? Вот о чем с тревогой гадала Мира, на большой скорости приближаясь в своей желтой машинке к городку, где теперь жила Энни.
Мира притаилась в саду под окнами помещения в задней части дома Энни, где Энни проводила встречу с двадцатью сидевшими на полу и на стульях людьми, будто у них был сеанс групповой терапии или собрание профсоюза. Мире был виден только затылок Энни.
Помещение, должно быть, когда-то использовали в качестве оранжереи: оно полностью состояло из окон, и даже остроконечная крыша была сделана из стекла и металла. Внутри стояли три статуи, каждая размером с высокого худощавого ребенка: рыба, птица и медведь. Они были вытесаны из голубовато-серого мрамора с черными прожилками.
Мира спряталась, ее ступни крепко застряли в ветвях и колючих плетях плюща, в который она наступила. Энни выступала перед группой, смотревшей на нее тихо и пристально. Они сидели кругом на подушках, на полу или на плетеных стульях вдоль стен, иногда кто-то один из них говорил, но в основном они слушали Энни. Мира тихо наблюдала за ними, пока встреча не кончилась и жители городка не направились по коридору к выходу. Когда из помещения вслед за последним участником вышла Энни, Мира выбралась из колючих кустов, чертыхаясь, – она поранила палец об одну из плетей.
Проходя вдоль боковой стены дома ко входу, она заглянула почти в каждое окно. У Энни был очень милый дом. Свет лился в него со всех сторон, и повсюду были растения, разноцветные диванные подушки и плетеные коврики на деревянном полу. Он был красив и совершенно не похож на Энни. Жители того маленького городка, наверное, были благодарны, что Энни приехала им помочь, и верили в то, что она правда может это сделать, поэтому они отдали ей этот изысканный дом и даже написали ее имя на деревянной табличке и воткнули ее на лужайке перед домом.
Проходя мимо открытого мусорного бака, Мира заглянула внутрь. Рядом с прозрачным пакетом она заметила несколько баночек из-под таблетированного кофеина. Мира знала, что это значит. Люди жаловались на утомление и истощение, не осознавая, что те даны им для того, чтобы они не делали так много всего. Такие люди – те, кто стремился всё исправить, – бунтовали против своей усталости. Чтобы их остановить, боги изматывали их. Самые обессиленные люди – это те, кого они больше всего ограничивают. Это самые опасные люди, они бы изменили мир, если б могли. То, какими усталыми они постоянно себя чувствуют, дает нам понять, что такие люди – угроза для богов. Тем, кто не может внести так много исправлений, не дается столько усталости. Если ты всё время чувствуешь себя усталой, значит, боги считают тебя опасной.
Когда Энни открыла перед Мирой дверь в тот вечер, Мира подумала, что Энни выглядит не так, как все предшествующие годы. На ней была своего рода униформа цвета гниющей рыбы, кожа на лице была сухой и шелушилась чешуйками, а карие глаза стали еще темнее: черный в золотую крапинку камень.
Мира стояла у нее на пороге, и ее тянуло к Энни так же, как раньше. Энни пригласила ее в дом, они прошли внутрь и сели за кухонный стол, и Энни налила чай – слишком крепкий для Миры.
Мира стала рассказывать Энни то, что знала: что мы здесь для того, чтобы с верой следовать семейным традициям и чтобы люди следовали традициям, важно не допускать в семью советников. Что семья – это структура, данная людям, древняя, как дерево, в то время как семейные советники, как бесцеремонные садовники, отпиливают ее ветви.
Энни с холодным как мрамор лицом вежливо ее выслушала. Потом она сказала Мире, что Мира всё поняла неверно: Мире бы не удалось получить вселенскую мудрость, если бы, когда это произошло, она находилась в листе со своим отцом. Тогда бы это была мудрость ее