Затем Мира изнутри листа ощутила присутствие Энни: она шла с той женщиной, которая, возможно, была ее возлюбленной, и они вели доверительную беседу. Мира силилась расслышать, что они говорили, но они так и не подошли достаточно близко, чтобы она могла их слышать. Или, может быть, лист устроен удивительным и прекрасным образом, но не так, чтобы распознавать слова. Мира и ее отец продолжали говорить, пока она старалась расслышать слова Энни. Какие слова любви она научилась говорить за время, прошедшее с тех пор, как она училась в колледже? Мира ощущала силуэт их тени, очерченный на фоне озера. Когда их голоса стали звучать взволнованно, а потом снова понизились, внутри Миры что-то шевельнулось. Ее отец не мог этого почувствовать. Он не был знаком с Энни.
Мира знала, что однажды Энни уйдет с берега и больше никогда не вернется за Мирой. И что тогда Мире делать со своей любовью – с жаром, который она как листок могла едва ощутимо передавать, отдавать как теплое ничто в воздух? Но уже не могла вспомнить, способны ли люди ощутить его.
Как-то ночью, когда на безоблачном небе была видна одна только луна, Энни вернулась с той же женщиной. В волосах той женщины что-то красиво переливалось, и боль от этой красоты вызвала у Миры нежелание ее видеть. Она поняла, что Энни больше ее не любит, если и любила когда-то, – хотя, наверное, всё еще любила, даже если не осознавала, ведь она продолжала возвращаться посидеть возле ее дерева. Мира знала, что не должна называть дерево
Ты просто хочешь семейного советника и чтобы тот всё исправил, но на самом деле нужно просто следовать традициям с верой. Ты хочешь, чтобы пришли другие люди и всё за тебя устроили, надавали тебе советов. Но что на самом деле нужно, так это следовать семейным традициям. Собираться вместе за обеденным столом. Нужна вера в то, что это важно. Следуй традициям с любовью. Раз уж тебя послали на землю раз в миллион лет. Покуда все остальные не-люди едят сырные чипсы, играют в тихие карточные игры и сидят на стульях, ожидая единственного шанса души на человеческую жизнь на земле, где они найдут свою истинную любовь. Двоим суждено найти друг друга, и они находят. Может пройти еще целый миллион лет, пока тебе снова не выпадет жребий жить, но это не так уж долго, и ожидание проходит незаметно. Здесь, возле Сатурна, просто потрясающе: такая чернота, и правильность, и терпение во всем, и не испытываешь никаких желаний. Можно прожить так миллион лет, и без желаний они проходят быстро и приятно. Требуется определенное количество времени. Потом, на земле, встретишь свою истинную любовь в эфире ТВ-шоу – какой сюрприз, что это происходит именно так! Это значит, что телевидение все-таки важно в каком-то смысле, раз уж двум людям уготована встреча на съемочной площадке ТВ-шоу. Телевидение, должно быть, поистине вечный способ рассказывать истории, раз уж вселенная позволила нам эволюционировать до изобретения телевизора. Есть так много вещей, которые можно делать со своим телом, если позволить ему расслабиться и гнуться по форме вселенной, которая представляет из себя сферические трубки, имеющие сферическую форму не только в одном направлении, например вдоль, но и внутри на каждом стыке, так что можно выгнуть спину через сферу колец Сатурна не только поперек кольца, но и внутри самого кольца, которое имеет сферическую форму на всем своем протяжении. Часть человеческой жизни состоит в соблюдении семейных традиций. Это часть ее настоящего сюжета. Если следовать традициям, не нужны никакие советники, которые, в конце концов, тебя угробят. Мне вообще не стоило пускать их в мой дом, но в итоге пришлось, потому что у моего ребенка были трудности, а умный человек видит связь между самым маленьким человеком и самым большим. Думали, что проблема во внимании, поэтому прибегли к обычным решениям при таком сценарии и привели семейных советников. Но даже пока приводили советников, на меня нахлынуло осознание, что они не помогут, хотя передо мной выложили все свидетельства в пользу того, что они будут помогать и могли помочь. А нужно было только следовать семейным традициям, в том числе не есть конфеты перед обедом. «Почему нельзя?» – спрашивал ребенок, которому хотелось сначала съесть торт. И всё, что нужно было сделать, это мягко сказать: «Потому что так не делается». Так вот с семейной жизнью то же самое: традиции очевидны, и они вплетены в саму ткань семьи. У кого-то может возникнуть соблазн спросить: «Что это за традиции?» Но не нужно спрашивать: «Что это за традиции?» Что действительно нужно, так это следовать им с верой, с верой в то, что следовать им достаточно. Если им следовать, не возникает вопроса, в чем они состоят.
Традиции – это доброта и семейные праздники, например. Это когда все находятся в одной комнате. Это открываться другим людям и держаться подальше от семейных советников. Семейные советники приходят из мира психологии, от тех, кто ничего не понимает в традициях, и безразличны к ним, и уничтожили бы их, если могли, и провели бы целую серию реформ. Им неведом закон, по которому человек приходит на землю раз в целый миллион лет с одной лишь целью – следовать семейным традициям. И не нужно спрашивать, в чем они состоят. Если задаешься таким вопросом, значит, в тебе нет веры. Действие влечет за собой познание. Семья была создана той силой, которая нам дает прожить человеческую жизнь, наконец, целый миллион лет спустя. Те, с кем мы здесь сталкиваемся или кто оказывается в семье, посланы не случайно. Нет смысла спрашивать, что такое семья. Если следуешь традициям, ты это знаешь. Темная стратосфера за пределами человеческой жизни – это место, где нечего бояться. Нет ничего страшного в том, что ты находишься так далеко от земли, от населяющих ее людей и их обычаев. Мало кто ошибается, находясь в стратосфере. И на земле мало кто из ее жителей ошибается, потому что в человеке заложено знание, что мы были посланы на землю, чтобы следовать семейным традициям. Семья должна быть вместе, а быть вместе и есть помощь. Привлечение советников – не выход, потому что, в конце концов, они убьют семью. Семья, которую свела друг с другом вселенная, не нуждается в советниках. Семейные советники были выдуманы на земле людьми, которые сами хотели быть семейными советниками, и они не должны становиться частью семьи, ведь только люди лишенные веры станут приводить в дом советников. Семья не создается без причины. Причина эта в том, что человеческая жизнь, ради которой нас отправляют на землю примерно раз в миллион лет, предусматривает структуру жизни с верой. Семья возникает из тайны жизни; она возникает из эфира. Здесь, по ту сторону жизни, не небытие; здесь отсутствует гравитация, а законы вселенной и законы физики не такие, какими ощущаешь их там, на земле. Это не значит, что эти законы лучше, но в тебе не должно быть страха; если расслабишься и сдашься им на милость, то обнаружишь, что законы, существующие здесь, по ту сторону жизни, в темноте вселенной, – это очень весело. Людям, которые любят аттракционы, знакомо ощущение скорости и головокружительного веселья, но тут твое тело не приковано к вагонетке на рельсах, ведь вместо рельсов здесь – кольца Сатурна. Тебя могут спросить: «Хочешь попробовать?» И правильный ответ – да, но только потом тебе нужно расслабиться. Вселенная, дав тебе умереть, больше тебя не убьет. Нужно время, чтобы привыкнуть, что ты не будешь продолжать умирать и что теперь ты в ином месте, где нет друзей, желаний и семьи. В стратосфере, при всей ее черноте, жизнь ощущается иначе. Жизнь не закреплена за человеческим телом, но со стороны может
Потом Энни рассказывала этой женщине, что ее жизнь будет меняться снова и снова, но она никогда не будет знать об этих изменениях в то время, когда они происходят, и что только в одну вещь в этой жизни нужно верить, и это – перемены. Женщина только что переехала в маленький городок, так что кое-что об этом ей было известно. Да, городок маленький, но если приложить усилия, говорила Энни, то, возможно, ей удастся сделать его достаточным – достаточным, чтобы делать там что-то важное. Затем Энни указала на двух лебедей, плававших по озеру вместе. Один лебедь был белым, другой серым. «Каждый человек является частью нашей большой социальной жизни, – говорила Энни, – и ты как эти лебеди, только в едином теле. Человек – это оба этих лебедя, понимаешь?» Тут лебеди окунули свои головы в воду, ведь они стеснялись того, что о них говорят; все всегда об этом забывают при лебедях. «Серый лебедь – это твое тело, – продолжала Энни, – а белый лебедь – это наша общественная жизнь. Видишь, как они плывут рядом? Как одиноко будет серому лебедю, если белый его покинет». Та женщина вдруг заплакала. Она не хотела, чтобы серый лебедь, который был ее телом, покидал белого, который был нашей общественной жизнью, или чтобы ему приходилось плавать без него. «Они должны плавать вместе», – подытожила Энни. Тут Мира вспомнила, что у Энни никогда не было родителей, в то время как у нее самой был отец, и вот она здесь, с ним взаперти внутри листа. Она всё еще оставалась ребенком. Энни повзрослела в большей мере, чем Мира, ведь у Энни никогда не было родителей, так что ей проще было войти в общественную жизнь, да и вообще знать, что она существует. Но у Миры был отец, так что ей не нужно было этого знать. Присутствие отца заставляло ее оставаться ребенком в доме ее детства, но Мира допустила большую ошибку, последовав за отцом в смерть, как если бы
В это же самое время она кричала, чтобы выбраться, звала: «Энни! Энни!» Голос позади нее произнес: «Откуда ты знаешь, что она нас услышит?» Но она знала, что этот голос ей лжет! Если бы Мира крикнула, Энни бы ее услышала и вызволила. Ей просто нужно крикнуть достаточно громко, перекричать весь этот гвалт внутри листа. Она знала, что Энни бы ее вызволила, если бы услышала. Она кричала до потери голоса, потом попыталась не бояться той логики, которая старалась ее удержать здесь, бесконечно приводя доводы, ведь она знала, что логика ее просто запугивает. Она пугала ее, стараясь убедить, но Мира начала отключать электричество. Но от этого лишь было ощущение, что она увязала еще глубже в этом подземном месте. Всё, что она делала, загоняло ее дальше в ловушку, и она не знала, почему вдруг стало так страшно, ведь раньше она здесь не испытывала страха. Никто нигде не услышит ее, и всем всё равно! Стенки листа были словно из бетона, и она была глубоко внутри, где страшно, и темно, и повсюду вспышки ярких цветов, и никто не замечал ее криков. Почему же ее крики не сработали, не помогли выбраться? «Энни! Энни!» Она была уверена, что кто-то должен услышать ее там, снаружи листа, но теперь уверенность ее покидала. Если бы только она начала кричать раньше, до того как вся эта штука ее захватила. Ее окружали зло, страх и ненависть, и чем дольше она там находилась, тем дольше ей оставалось там быть. Она понятия не имела, где находится выход, не видела ни лестницы, ни лифта наверх, это место было устроено так, чтобы не выпускать. Оттуда было не выбраться. Ей пришлось бы пройти через всё это запугивание, позволить этому голосу пугать ее еще и еще, пока бы у нее не появилась надежда выбраться. Она говорила себе, что голос не был ей страшен, что это была лишь ложь, попытка ее удержать. Так она продолжала делать вид, что не боится, отпускала беспечные шутки; потом, когда показалось, что это не помогает, Мира стала пытаться разрушить это место, выдергивала его прожилки, его провода и шнуры, но только крепче в них запутывалась. Всё начиналось сначала. Это место знало, как удержать ее наперекор всем ее надеждам выбраться.
Она пыталась объяснить им, что психология – это не выход, что нужно вернуться к тому, чтобы смотреть на поверхность. Даже пока она это говорила, в ушах у нее отзывались ее собственные крики. «Мы полностью потеряли из виду поверхность и то, как полезно считывать поверхность, а когда мы пытаемся прочесть то, что внутри, мы просто выдумываем то, что внутри». Неужели именно за это ее привели сюда, удерживают здесь и наказывают? Из-за того, что она не верила в истории о реальности того, что внутри? Но она не верила не в этом смысле. Она знала, что то, что внутри, существует, но, может, они говорили: «Нет, ты не знала, ты забыла, насколько реально то, что внутри». Она забыла о власти того, что внутри; забыла, как оно сильно и что оно может утянуть под себя и, в конце концов, заточить тебя там, так что даже Энни тебя не услышит, где бы она ни была. Но Мира вовсе не это имела в виду! А может, и это. Она теперь запуталась в том, что такое поверхность, и в том, что такое внутри.
Потом внезапно в лист ворвался квадрат света и взломал его посередине, и золотой солнечный поток устремился по его прожилкам, так что жизнь стала рваться наружу, а не истекать из листа, и Мира выпала, она выпала вон из листа.
И тогда она услышала голос отца: «Теперь моя дочь не здесь, и если эта часть вселенной имеет ей что-то сказать, я скрою от нее то, что сделала моя дочь, и отвечу ей „я“ за нас двоих».
4
Энни и Мира хотели поговорить, поэтому они взяли свои чашки с чаем и вышли посидеть на лестничную площадку, а потом вышли на улицу, потому что Энни захотелось сладкого. Они остановились у кондитерской лавки и долго рассматривали через стеклянную витрину шоколадные конфеты, выбирая, какую из них съесть напополам. Энни хотела покрытую серой с перламутровым отливом глазурью конфету в форме кристалла размером с ранетку. Она сказала, что всегда хотела ее попробовать – такую красивую, с резными гранями. Но Мира увидела, как продавщица перекладывала эти конфеты на поднос, и тогда она подозвала Энни и показала ей, что это не твердый кристалл, как воображала Энни, а дрожащий, похожий на желе десерт, и в нем совсем нет ничего особенного или волшебного.
Тогда они зашли внутрь и сели за круглый столик. Мира ощущала близость с Энни. Пусть даже они не настолько близки, насколько могут быть близки два человека, всё равно они сидели за одним столом, и это было очень хорошо. Не обязательно быть настолько близко, насколько это возможно, чтобы было хорошо. Она знала, что Энни приводила в эту лавку и других людей, с кем делила напополам коробочку с девятью конфетами.
Мира думала, что останется в листе навсегда. Она думала, что листом стало теперь ее тело, и именно такова теперь ее жизнь: ничто из этого не стряхнуть. Она почти забыла, каково было находиться вне листа. Потом пришла Энни и вытащила ее. Энни спросила, не хочет ли она взять конфет. Энни поняла, что Мира в листе, но ей потребовалось немало времени, чтобы это осознать. Она увидела там Миру, не понимая, что видит. Потом, спустя много месяцев, она наконец осознала, что именно она увидела; там, внутри листа, была Мира.
Энни хотела рассказать ей, что произошло: «Случилось так, что ты ушла в лист». Энни рассказала ей всё, что увидела, не пытаясь в чем-то ее убедить. Она не говорила: «Можешь оставаться в листе столько, сколько захочешь», – но и не говорила: «Ты не должна оставаться в листе». Она просто рассказала Мире, что увидела, что Мира ушла в лист. «Ты кажешься очень бледной и очень неподвижной в последнее время, и мне хотелось бы знать, где твои чувства». Энни сказала это очень ласково, почти прикасаясь губами к самому листу, будто целуя его, и ее дыхание было похоже на поцелуй, и Мире стало немного щекотно от ее дыхания. И тогда Мира ощутила шевеление жизни, будто впервые почувствовав тело и впервые за долгое время услышав, как звучит человеческий голос.
Мира ощутила на себе дыхание Энни, от которого по ней пробежала дрожь. Потом Мира вздрогнула и начала возвращаться к жизни, увидела, чего ей так не хватало и насколько сильно. Хотя она была счастлива находиться так далеко, она осознала, что скучала. Ей чего-то недоставало. Она могла проспать все дни до конца своей жизни, ничего не ощущая, ничего не видя. Такое существование становилось для нее уютным домиком. Зачем же ей захотелось вернуть все эти чувства, если чувства и люди стали такими трудными? Но чувства и люди не были такими уж трудными. Люди любили ее, или хотя бы некоторые из них, или Энни, возможно. Она наверняка любила Миру, ведь больше никто не отправился искать ее в листе и не вытряс ее оттуда. «Пора», – произнес высокий, звенящий голос. Но точно так же, как она не была готова к смерти отца, когда узнала о его болезни, так же не готова она была вернуться в мир. Она чувствовала себя слишком усталой для этого. Она не хотела, чтобы ее тормошили. Она хотела, чтобы ее оставили в покое. Лист был неплохим местом для жизни. Она была со своим отцом. Ей не нужно было общество других людей, ничего для нее не значивших в сравнении с отцом. Она просто хотела находиться у воды или в любом другом месте, где был ее отец. Он умер, и Мира видела, что он ушел в лучшее место, где ему не нужно было быть личностью, и что в смерти нет ничего страшного. Так, без страха, она отправилась туда. Она последовала туда за отцом. Но как она могла оставаться там, когда ее ветвями шуршала Энни? Мира увидела ее прекрасное лицо – лицо человека, пришедшего ее спасти. Со стороны Энни это было очень смелым поступком: прервать ее пребывание в листе, где она была бы рада остаться. Но она не была рада остаться там навсегда. Даже без любви Энни она, в конце концов, почувствовала бы, что пора выбираться.
Энни сказала, что хочет попробовать одну их тех больших перламутрово-серых конфет в форме кристалла, а Мира сказала, что хочет попробовать трюфель, и, когда Энни села за стол, Мира по ошибке назвала ее «мамой» – обернулась, стоя у кассы, и окликнула: «Мам!» Мира сразу рассмеялась и попробовала сгладить ошибку, объясняя: «Ой, я просто смотрю на эти шоколадки с надписью „мама“». И краем глаза она посмотрела, есть ли на витрине хоть одна с надписью «мама», и там действительно лежало несколько штук. Энни сняла с нее сонное заклятье смерти, и Мира сказала, что хочет выпить чая с ароматом розы. Они собирались выпить чаю с печеньем и шоколадом, но не с той красивой перламутрово-серой конфетой-кристаллом, о которой сначала мечтала Энни. Энни решила, что ими лучше просто любоваться, а не обладать, что верно также и в отношении некоторых других вещей в этом мире.
Сидя напротив Энни, Мира задумалась, верно ли это в отношении ее и Энни, ведь иногда человеку суждено идти по жизни на расстоянии от любимого человека, и дистанция эта нужна, чтобы сделать отношения еще прекраснее. Самое важное – установить со всем в жизни правильную дистанцию. Стоять на правильном расстоянии, как Бог, отступивший от холста – ведь стоя слишком близко, увидеть ничего нельзя, так же как нельзя ничего увидеть, стоя слишком далеко. Вот так она и сидела напротив Энни там, за столиком в кондитерской лавке. Через стол Энни удалось вытянуть Миру обратно к жизни – обратно к человеческой жизни.
Потом они шли по улице мимо кирпичных зданий и зданий из бетона, бетон был и у них под ногами, а над ними было небо и глубокая тень на улице, по которой они шли. Они вышли с лестничной площадки в доме Энни, где они сидели на ступеньке, и Мира случайно оставила там свою чашку с чаем, но Энни взяла свою, так что им нужно было вместе пойти в какое-нибудь заведение. В округе было много заведений, куда они могли пойти, и Энни пригласила Миру пойти куда-нибудь.
Мира забыла, как Энни была добра: в ней была невинность, какой не дано самим невинным. Мира забыла, какая Энни хрупкая. Она забыла, кто из них был сиротой; у кого из них было всё, а у кого – совсем ничего. Отчасти в этом была вина мира, в котором они жили, – обычного мира, где такое забывается. Из них двоих родителей не было у Энни. Для нее единственным отцом и матерью, каких она знала, было здание в сером и очень большом городе, пыльное и хмурое, где одеяла были слишком тонкие и из-под них всегда торчали пальцы ног. Миру каждую ночь укладывал спать отец, подтыкая одеяло и рассказывая самые прекрасные сказки – о любви, принцессах, золотых шарах, колодцах, преображениях и лягушках – сказки его собственного сочинения в ответ на ее жадные просьбы. Энни же приходилось самой сочинять сказки, и у нее не очень-то получалось. Иногда историям, которые Энни рассказывала сама себе, не было конца, и пока они длились, они становились всё более мрачными, следуя вдоль длинной тонкой нити, и не было никого, кто ласково вернул бы ее обратно. Так как же ей удалось вернуть Миру? Энни знала об опасности зайти так далеко, что потом уже не найти дорогу обратно. Она видела, что именно это происходило с Мирой, поэтому она помогла ей смотать обратно нить ее истории. Она очень ласково смотала эту нить, закрепила и отдала Мире в руки, чтобы Мира делала с ней, что хотела. Это была мягкая белая нитка вроде той, что повязывают тонкие картонные коробки с выпечкой. Энни отдала ее Мире, и Мира поняла, расставшись с Энни в тот день – после девяти шоколадных конфет на двоих, – что может размотать ее снова, если захочет, и даже размотать в точно таком же направлении. Но она оставила ее в кармане, и пальцы то осторожно ослабляли ее петли, то снова стягивали в тугой клубок, а в какой-то момент ей даже этого не хотелось делать. Вскоре прикосновения к этой нити стали вызывать у Миры тошноту, держать ее всё время в кармане было уже слишком. Так что она положила ее в чайную кружку на своем письменном столе – нить, которую ей показала Энни.